Дагмар Тродлер - В оковах страсти
— О бог мой Тор, кто это сделал? — И с нежностью он погладил мою бритую голову. — Им мало того, что они меня побрили?
Я закусила губы.
— Это сделано для суда Божьего, Эрик. Вера и невиновность — вот все, что разрешено брать с собой. Сила, которой обладают волосы, может повлиять на неверное решение суда.
— Какая чепуха! Кто тебе наговорил такое?
— Так говорят священники. И об этом знает каждый.
— Священники ненавидят женщин. Они вас ненавидят. И боятся: вашей красоты, вашего благоухания и даже ваших волос. Для священника ты всегда останешься женщиной с яблоком из сада Эдема, Элеонора. — И он зло рассмеялся. — Но и священник ведь тоже мужчина с присущими ему желаниями и страстями. Ночами он истязает себя, чтобы подавить в себе зов плоти; бьет, например, себя в кровь по спине плеткой, разве ты не знаешь этого?
— Эрик, ты бредишь, — прошептала я в ужасе и попыталась закрыть его рот рукой.
Неужели он понятия не имеет об уважительном отношении к другим?
— Я знаю, о чем говорю, — произнес он твердым голосом и поймал мою руку. — И еще как себя хлещет! И как зверь, бросается на насельников монастыря, совращая их.
В отчаянии я попыталась высвободиться из его объятий.
— Стой и внимательно выслушай меня! Я сам видел это при дворе Вильгельма ночью. Они стонали от боли, в воздухе раздавался свист плеток, и послушники плакали в своих кельях; девочка, священники боялись своих желаний и страстей, как чертей. — Он обхватил ладонями мою стриженую голову и посмотрел в глаза. — Вот поэтому и должны быть острижены твои локоны. Но эта жертва была на самом деле напрасной; сила, которая помогла тебе пройти через эту пытку живет в твоем сердце. А сердце скрутить в бараний рог нельзя, я знаю это.
Я вырвалась и помчалась к ручью, вся в слезах от его слов. Фривольные выражения, злые мысли… Я хотела избавиться от них, но не могла. Они застряли в моей голове, как репейники в собачьей шерсти. Священники боялись своих желаний и страстей… Я намочила зареванное лицо водой, упала в траву и закрыла голову руками.
— Разумно ли тратить наше бесценное время на рыдания? — тихо спросил он, слегка касаясь моих горячих щек. — И уж вовсе жаль расходовать его на споры о священниках, верно?
Не дождавшись ответа, он сел на корточки рядом со мной и, положив на меня руку, прижался лицом к моей шее. Прислушиваясь к его дыханию, я стала успокаиваться. Наше время было дороже золота кайзера…
***Когда солнце уже почти зашло, мы пошли обратно в пещеру. Эрик хотел придержать ручку лаборатории, чтобы она не хлопнула. По характерному скрежету мы поняли, что кто-то поспешно поворачивал ларь к стене. С другой стороны двери раздавались топот и громкие голоса. Слышно было, как на пол со звоном упало стекло.
Эрик затащил меня в угол у двери и прикрыл мой рот рукой. В другой его руке, как по мановению волшебной палочки, появился серебряный кинжал. Я застыла в ужасе. Они обыскивали лабораторию Нафтали!
— Ты скажешь мне, где она! Ты заколдовал ее? — раздался голос моего отца сквозь шум и ругань. — Новая медицина… Но я-то не слепой!
Вновь что-то стеклянное упало на пол. За звоном трудно было расслышать спокойный голос лекаря.
— Нас предали охранники, — хрипло прошептала я сквозь пальцы Эрика, зажимающие мне рот. — Охранники или моя горничная! Она не хотела отпускать меня!
Рука его перестала закрывать мне рот и обхватила мои плечи. Если бы они нашли за ковром потайную дверь, то все было бы кончено и его уже ничто не могло бы спасти, разве что оставалась возможность бежать через сад, но даже в этом случае шансы на успех были слишком малы. Может, мне следует выйти, чтобы принять весь удар на себя, и тем самым дать Эрику возможность убежать? Мысли путались в моей голове. С другой стороны двери я услышала, как отец наконец сказал: «Твое счастье, еврей, что ее здесь нет! Будь поосторожней со своими богохульными исследованиями, если однажды не хочешь сгореть на костре инквизиции. Око Церкви не выпускает тебя из вида. Предупреждаю, берегись. И даже пальцем не дотрагивайся до моей дочери!»
Дверь хлопнула, и стало тихо.
Эрик вздохнул с облегчением и обеими руками крепко прижал меня к себе. Прислонившись спиной к скале, он что-то взволнованно бормотал себе под нос. Через мокрую от пота рубаху я слышала, как бешено бьется его сердце. Глаза мои наполнились слезами, как только я представила себе, что стало бы с нами, если бы они обнаружили нас. Через некоторое время у двери послышалось шарканье, и перед нами предстал Нафтали. Лицо его было серым и очень постаревшим.
— Они искали тебя, девочка. Думаю, что это охранник выдал нас, твой отец думает, что здесь, внизу, я занимаюсь с тобой черной магией. Ты должна уйти немедленно. Он был вне себя от ярости, — печально сказал лекарь. — Герман тайно выведет тебя на поверхность. И не приходи больше.
У меня перехватило горло, и я уткнулась лицом в плечо Эрика. Его руки скользили по моим плечам.
— Все против нас… Будь мужественной, воительница, мужественной за нас двоих, — и он с отчаянием поспешно поцеловал меня.
Никогда больше не приходить, никогда… А потом он передал меня в руки Нафтали. Я еще раз оглянулась и увидела Эрика стоящим у скалы с ножом, все еще зажатым в кулаке. За ним в свете свечи вспыхивала серебром голова дракона, его глаз мрачно взирал на меня — иди, женщина, он наш! Исчезни!
— Ступай, девочка, и смотри, чтобы тебя никто не увидел. Наша жизнь теперь в твоих руках. Быстро! — нетерпеливо предостерег меня лекарь.
— Береги себя, — хрипло произнес Эрик и быстро отвернулся.
Герман тайными тропами провел меня в сад, из которого я незамеченной пробралась в женскую башню. Эмилия спала, и остаток дня я, плача, провела на крыше. Майя пыталась, как могла, успокоить меня, но видя, что все ее усилия напрасны, оставила меня в покое.
Вечером в наши женские покои, бранясь, пришел отец и вызвал меня на разговор. Я настаивала на том, что была в купальне, — и хотя у меня не было никаких доказательств, ни Майя, ни Гизелла не осмелились возразить. Я упрямо повторяла, что охранник ошибся, ведь большую часть дня он провалился пьяным в своей каморке. Отец закричал, что не мое дело обсуждать охранников. В ответ я заявила, что каждый знает, какой пьяница этот лысый, который, ко всему прочему, еще и лапает моих служанок. Отец бранил меня, называл бесстыжей, бессовестной, говорил, что рад в скором времени сбыть меня с рук. Эмилия попыталась прийти мне на помощь, по ее слабый голосок совсем затерялся в шуме брани. А потом отец достал из кармана ключи от башни и заявил, что две недели я буду находиться взаперти: сидеть за прялкой и собирать приданое — и что моя бедная мать, упокой Господи ее душу, перевернулась бы в гробу, узнав, какой упрямицей выросла ее дочь.
