Ненаписанное письмо - Игорь Толич
— Извини, но я не леди!
— Тогда молчи. Я всё сделаю сама.
— Господи боже…
Знала бы ты, Марта, что самым счастливым моментом того вечера было снять с себя это платье, эту личину, которой я не мог, не хотел соответствовать. А всё внутри меня изнывало от возмущения и претило начисто даже игривым попыткам придать моей личности женских черт.
Но я должен признать, что бывало ловил себя на мысли, как некоторые «дамские» штучки всё же доставляли мне удовольствие.
Например, когда ты подпиливала и полировала мои ногти, и после они блестели розовым жемчугом, похожие на гладкие лепестки цветов. Когда я варил тебе суп-пюре из картофеля и грибов и потом кормил с ложечки будто заботливая матушка своё дитя.
Каждая такая мелочь делала меня чуточку нежнее. Будто раздвигались границы заданных гендерных ролей, и это только сближало нас.
С тобой я разучился скупиться на нежность. Я перестал её бояться, как иногда боятся некоторые мужчины выглядеть подозрительно хлипкими. Наоборот. Закутывая тебя в одеяло, одевая твои промерзшие стопы в шерстяные носки, я ощущал огромную, чуткую силу, почти всемогущество, сравнимое разве что с силой бога. Хотя это ты была моей богиней.
И я подчинялся твоей воле.
— Джей, можно я накрашу тебе ресницы?
— Нет, Марта. Даже не вздумай.
— Я совсем чуть-чуть! И тут же смоем. Пожалуйста…
— Ладно. Но только один глаз.
Вспоминая это теперь, я спрашиваю себя: для чего ты выдумывала все эти проказы? Чем они были для тебя?
Тоской по матери, с которой, как ни старалась, ты так и не стала близка? Желанием детей, которых я не смог тебе дать? Поиском своего отражения, пусть и в моём небритом лице? Или подспудное влечение к женщинам?
— Скажи, что было бы, измени я тебе с другим мужчиной?
— Я бы ушёл.
— Вот так? Легко? — задавая этот вопрос, ты вскидывала брови и чуть заметно улыбалась.
— Я не сказал, что это было бы легко. Я только сказал, что люблю тебя.
— Ты не это сказал, — кривилась ты.
— Нет, именно это я и сказал.
— Хорошо, — как будто бы удовлетворенная ответом ты резко переворачивалась на живот, подставляя голую спину и ягодицы солнцу, лившемуся из окон нашей квартиры. — А что, если бы я изменила тебе с женщиной?
— У тебя кто-то есть на примете?
— Не юли. Отвечай.
От твоего тона и близкого ко мне обнаженного тела становилось жарко. Я старался быть серьёзен, но, как ни пытался, представить такое не мог.
— Марта, ты что, лесбиянка?
— Опять ты отвечаешь вопросом на вопрос! — ты встала во весь рост, возмущённая, раздетая и отважная. — Я пытаюсь понять, в чём здесь разница. И ведь она есть!
— Есть, — подтвердил я. — Не могу тебя представить с женщиной.
— Почему?
— Потому что ни одна из них тебя недостойна.
— Ах, ты гадёныш! — весело вскричала ты, падая в мои объятья. — Ведь врёт и не краснеет!
А я не врал.
Шутил, подтрунивал, резвился вместе с тобой и твоей дотошной страстью к экспериментам. Но не врал. И, быть может, сейчас, самым краешком какого-то неопознанного чувства я хотел бы признать, что в своих поисках ты убедила меня в том, что мужчина и женщина различны, но только в социуме, где исполняют определенные роли и выдумывают схемы поведения. Окажись мы на необитаемом острове, эта разница здорово бы поистерлась. Но все-таки, как ни крути, оставалась бы.
И ты стремилась понять, в чём она.
Кажется, сейчас я был близок к разгадке, как никогда.
— Джей, ты страшный зануда, — выпалил Крис, окончательно сдаваясь.
— Это не занудство, парень. Это — физиология.
— Хорошо, — гордо собрался он. — А ты всякий раз отличишь парня от девушки?
— Конечно, — с уверенностью сказал я.
— Ну, посмотрим…
Позади протяжно подвывало море. Я ждал свой чай, Крис тянул сигарету.
В его глазах не было тепла, как и в бушующей волне, но вместе с ними я обретал душевный покой. Если нас с тобой, Марта, когда-то сближали нагие откровения, то с Крисом у нас возникла противоположная близость, основанная на тотальной разнице между нами. Но все, что я знал о жизни наверняка, так это то, что люди боятся почти любой близости, кроме профессиональной. А иные так и вовсе рассматривают всякую близость как ступени карьеры.
Башо однажды рассказал, что переспал с секретаршей на вечеринке, и теперь его факсы отправляются первее остальных. Он вовсе не был подлецом или настоящим циником. Он был обычным работягой, от которого ушла жена с двумя детьми. Ушла, как раз потому что Башо был обычным — так я рассуждал. Он не умел разговаривать с женщинами о чувствах, не умел разговаривать с мужчинами о футболе. Он умел разговаривать о работе, мы и сдружились-то с ним только благодаря работе. Башо не был глуп. Он всего лишь боялся близости, раненный одиночеством и отсутствием интересов вне работы.
Уезжая от тебя, дорогая Марта, я более всего спасался от того, чтобы стать таким же Башо. Замкнутое рабочее отупение, в которое я погрузился поначалу, не приносило реального облегчения. Я начал гнить изнутри, начал заливать себя спиртами и выстраивать прочный эмоциональный кокон: «я никому не скажу, как мне больно, я никому не пожалуюсь, я буду просто выполнять свою работу». И тут понял, что вслед за этим обратного пути уже не будет.
Недельную щетину можно сбрить, можно отстирать рвоту от рубашки. Но возродить в себе способность к чувствованию — едва ли. Я стану обычным, очень спокойным и очень одиноким Башо, который после третьего стакана пускает скупую слезу, а после четвёртого пускается в пляс. Но на утро не помнит или же стыдиться и того, и другого. Бреется, скоблит краем ножичка испачканный галстук и идёт на работу к таким же обычным, спокойным и одиноким людям. К людям, которые боятся близости.
Крис был совсем иного поколения, другой породы. Страх к чему бы то ни было у него врождённо отсутствовал. Он приехал относительно недавно и уже успел загореть как чёрт. Может, он, конечно, загорелый прибыл — я этого не знаю. Я только знаю про себя, что сам не так давно потемнел. Или же просто настолько был инертен к своей внешности, что не замечал прежде?
Я глянул на свои руки — они почти сливались цветом с морёной древесиной стола. Этот контраст показался ещё более пугающим, когда рядом очутилась белая чашка. Её принесла официантка вместе с обещанным чаем.
Крис снова бегло оглядел её, проводил глазами в спину, потом спросил:
— Как
