Соловьи не поют зимой (СИ) - Кравцова Марина Валерьевна
А она ловила его губы, приближавшиеся к ней, своими полураскрытыми влажными губами, точно зная теперь, что самые сладкие поцелуи на свете — вот эти… во время обоюдных движений, во время самой жадной близости. Не было никаких сомнений — это не самообман, не красивая праздничная интрижка, это… оно. Её. Навсегда.
На самом пике Инчэн, едва ли отдавая себе отчёт, шептал её имя и признавался в любви как никому и никогда:
— Я люблю тебя, госпожа моего сердца, моя Надя.
— Я люблю тебя, Инчэн, — со стоном отвечала девушка, — как же я тебя люблю…
Её первый мужчина был с ней так нежен, так ласков, так внимателен, что боль потонула в сладостно-острых судорогах, в нарастающем слепящем наслаждении… казалось, оно может длиться бесконечно, но что-то внутри непривычно и удивительно взорвалось, Надя закричала, прогнулась, стиснула тело возлюбленного… и прошептала:
— Люблю тебя… мой дракон… Радость моя…
Они ещё долго лежали обнявшись, а когда Надя заснула, Инчэн смотрел на её умиротворённое лицо и не мог поверить собственному счастью. Не мог поверить, что именно сейчас встретил предназначенную ему женщину. Ему хотелось забрать её, унести в далёкий Персиковый край, чтобы она была только с ним, пела только для него. Но птицы не поют в неволе, он слишком хорошо это знал.
Мама, его светлая и возвышенная матушка, была фениксом, наследницей древней династии, а отец, конечно, драконом. Обычная драконья властность и стремление всё контролировать были в нём особенно сильны, и оттого однажды его бесконечная преданность и любовь стали для мамы золотой клеткой. Но птицы не поют в неволе, а фениксы не живут, не перерождаются, лишь затухают. И она затухала постепенно, пока огонь её силы не начал сопротивляться. И тогда разразился скандал, из-за которого Инчэн потерял обоих родителей.
Сейчас, глядя на Надю, он думал, что обрёл в ней утраченное много лет назад, когда родители ушли.
* * *Наблюдать за ними в ресторане было утомительно и тоскливо. В глубине души Пан Чжэнь тоже хотелось в кого-то влюбиться, но пока она не могла себе этого позволить. Вот когда она передаст отцу жемчужину, и он поделится её силой со всем кланом, Пан Чжэнь сможет стать как все, любить как все, жить как все. Ей вдруг сделалось грустно, и она на время упустила дракона и его девушку из вида, а когда посмотрела снова — за столиком их уже не было.
Однако найти парочку удалось легко. Они брали ключи от комнаты. Пан Чжэнь улыбнулась своим мыслям и, немного выждав, тоже сняла номер. Поднялась наверх, но к себе так и не прошла. Замерла в конце коридора — ей не нужно было подходить, метка на драконе так и светилась, оставляя яркий след. Имуги ждала.
В прошлом Пан Чжэнь много тренировалась, чтобы различать мельчайшие изменения духовной энергии, видеть самые незначительные её проявления, и теперь была в этом непревзойдённым мастером. Жемчужина дракона сияла так ярко, что будь имуги сильнее, ей бы удалось подойти и с лёгкостью извлечь её. Но Пан Чжэнь была слаба, да и конкретно эта жемчужина мало её привлекала. Куда нужнее ей была та, древняя, одного из сильнейших небесных драконов далёкого прошлого.
Она задумалась, представляя себе это сокровище, и едва не упустила изменение следа. Дракон засыпал.
Выждав ещё некоторое время и убедившись, что сможет беспрепятственно войти, Пан Чжэнь слилась с тенями и словно чёрная жидкость просочилась в щель под дверью комнаты Инчэна и Нади. Там, не обращаясь в себя, имуги обогнула разбросанную одежду, пошарила под кроватью и наконец нашла то, что искала. Быстрее, чем думала, и легче, чем ожидала.
Через несколько минут, уже пересекая по-прежнему оживлённую площадь, Пан Чжэнь шла на зов талисмана — ей было не сложно почувствовать его связь с жемчужиной, а остальное было за нитями мироздания. Они указали путь.
Глава 8
Инчэн уснул под утро полностью счастливым, а через несколько часов проснулся снова, чтобы поцеловать лучики солнца на лице Нади, на её губах, на её ресницах.
Их утренняя любовь, в отличие от ночной, была наполнена глубокой нежностью, бережным и медленным наслаждением друг другом. Они тонули в ней, растворялись и обретали себя.
Но Инчэну следовало помнить главное правило — отдаваясь счастью, нельзя забывать об осторожности. А он забыл.
Слабый запах чьего-то присутствия, уже ускользающий, исчезающий в плетениях нитей мироздания, донёсся до него далеко не сразу. Только когда Надя выскользнула из кровати, он вдруг понял, что совершил ошибку — упустил из виду имуги. Яо был прав…
А Надя чувствовала себя так, словно посреди зимы в один миг расцвела благоуханная, упоительная весна. Не оставляло ощущение тихого восторга — она всей душой осознала себя женщиной-птицей, рождённой, чтобы петь всему миру — и ему, единственному. Потому что в эти минуты Инчэн, заполнив собой всё вокруг, и был для неё миром.
Соловушка трепетала, читая такую же сильную любовь в раскосых чёрных глазах, и безусловно верила этой любви.
Она издала лёгкий смешок, вдруг представив себе великолепного мощного дракона — и крошечного соловья, уютно устроившегося у него на носу. Но в человеческом облике они были такой гармоничной парой…
Если бы можно было целый день не вылезать из кровати, вновь и вновь гладить прекрасное сильное тело, прижиматься к нему, целовать красиво очерченные губы… принимать нежность и ласку — и отдавать… Не получится, увы. Но что ж из того? — они же теперь вместе!
Потершись щекой о плечо Инчэна, Надя неохотно поднялась, кинула взгляд на своё платье… и смутная тревога шевельнулась под переполнявшим её фейерверком ярких чувств. Девушка рассеянно запустила пальцы правой руки в завитки растрёпанных длинных волос, пытаясь понять, что же не так… А левая словно по наитию коснулась груди… нежной белой груди, на которой розовели следы поцелуев, и в сердце что-то резко оборвалось — кулон!
Инчэн раздевал её вчера — так бережно, словно видел насквозь и ощущал её волнение и трепет… и разве не он снял с неё талисман, о сути которого влюблённая Соловушка и думать забыла?
— Инчэн… — чувствуя, как подрагивает голос, спросила Надя. — Вчера… на мне было голубое украшение на серебряной цепочке. Ты не знаешь, где оно?
Смутное предчувствие коснулось сердца дракона в этот миг. Он взглянул на Надю, затем бросил взгляд на одежду и снова посмотрел на Соловушку. Осознание пришло мгновенно, пронзило молнией, связывая воедино смутное беспокойство, след чужого присутствия и пропажу украшения. Чтобы убедиться, что кулон действительно исчез, Инчэн без прежней осторожности использовал силу — кулона не было, зато его принадлежность и связь с тем, что он искал, проявились так очевидно, что это по-настоящему напугало. Нет. Только не имуги! Им не должен достаться артефакт!
Нужно было срочно действовать, но сказать Наде правду Инчэн не мог, только не сейчас… Поэтому сочинил на ходу выдумку, изменив истину настолько, чтобы это не отвлекло от главного.
— Это моя вина. Моя личная жемчужина выбрала тебя, и я не уследил, хотя должен был… Дело в том, — он посмотрел прямо в глаза Нади, — что я прибыл сюда, чтобы защитить драконью жемчужину своего предка, которая охраняет твой город. На неё охотится весь мир, даже некоторые смертные, охотники за сокровищами. Но я не знал, что хранитель — ты… — он вздохнул. — И не знал, что ты тоже наследница Великого Предка. Жемчужина не должна попасть в чужие руки. Я сохраню твою тайну и помогу чем смогу. — Инчэн покачал головой. — Прости. Чувства вскружили мне голову, я… я так люблю тебя, что забыл о долге, о себе, обо всём, и теперь готов исправить свою ошибку любой ценой, что бы ты ни решила.
— Я тоже люблю тебя, всей душой люблю! — воскликнула Соловушка. — Никого никогда ещё… ох, любовь затмила всё… да и выпила я больше, чем следовало… не стоило. Алкоголь коварен. Совсем позабыла о том, о чём мне никак нельзя забывать.
