Наследие предков - Даниэль Зеа Рэй
Спустя минут тридцать, Аврора оказалась у дома Антонины. Дверь отворила Париж. Увидев Аврору на пороге, она протянула руку и затащила ее внутрь.
— Люди Федора здесь, — прошептала она. — Расспрашивают девочек и клиентов о тебе. Быстро дуй к себе. Как только сплывут отсюда, я сообщу.
Аврора кивнула и тут же рванула в свою комнату. Заперев дверь изнутри, она сползла по стене вниз и сжала голову ладонями. Как в клетке. Если они станут обыскивать дом и придут сюда… Дверь долго не выдержит. Нужно уничтожить информацию. Нужно все уничтожить, пока они не догадались.
***
Анна вела Терру окольными путями. Как только они покинули лабораторию, Терра услышала крики в стороне. Они принадлежали служащим, бегущим по склону холма вниз. Анна резко остановилась и попятилась назад, заводя Терру себе за спину.
— Вот и вся их хваленая преданность… — зашипела Анна.
— Они боятся. Нельзя их за это винить.
Следом за служащими неслись лошади. Кто-то наведался в конюшню и разогнал их.
— Пойдем, Терра. Нам в ту сторону.
Терра еще раз взглянула на поселок. Там, внизу, среди огней, освещающих темные улицы, текли пламенные ручейки, движущиеся в одном направлении с разных сторон поселка и сливающихся в одно русло большой огненной реки. Терра назвала бы это зрелище «красивым», если бы не знала, что река эта и притоки ее до краев наполнены жаждой чужой крови.
— Терра, не отставай!
— Я бегу, бегу… — шептала под нос Терра, ведомая Анной в дом блудниц этого поселка.
***
Радомир очнулся и попытался хоть что-нибудь рассмотреть в кромешной тьме. Голова его кружилась, приступ тошноты тут же вызвал рвоту. Радомир повернулся на бок и сплюнул куда-то, закашлялся, и еще раз сплюнул.
Он помнил, как шел следом за Митрофаном в дом некой Глафиры, которая с утра разродиться не могла. Свернув в переулок, Радомир заметил двоих за спиной, но среагировать не успел. Митрофан набросился на него с какой-то тряпкой и прижал ее к лицу. Знакомый запах эфира — это последнее, что Радомир помнил.
— Митрофан? — позвал он ученика. — Митрофан, ты здесь?
— Да, учитель, — раздался голос где-то совсем рядом.
— Куда ты меня притащил? И что вообще все это значит?
— Где мы, учитель, не важно. Когда заря начнет браться, я вас отпущу.
Радомир повернулся на спину. Он явно лежал на матраце. Нащупав рукой железную перекладину рядом, он понял, что лежит на кровати.
— Зажги лампу, Митрофан. Тут совсем темно.
— Нельзя. Они поймут, что неладно что-то.
— Кто поймет?
— Люди Федора. Они стерегут вас на улице. Если прознают, что вы проснулись, заставят меня вас вновь усыпить.
— А ты не желаешь меня больше травить эфиром? — едва ли не рассмеялся Радомир.
— Вы и так долго спали. Боюсь, ваши мозги могут пострадать.
— Кто приказ тебе отдал меня усыпить?
— Федор.
— А Глафира рожает или…
— Глафира разродилась на днях.
Скрип. Митрофан, кажется, встал со стула. Шаги. Три в одну сторону. Два в другую.
— Зачем Федор приказал меня до утра здесь держать?
— Чтобы вы не мешали ему суд вершить.
Радомир напрягся.
— Над кем он суд вершить собрался?
Митрофан не ответил.
— Знаешь, лучше отпусти меня, пока еще больших дел не натворил. Если с кем-нибудь из моей семьи что-нибудь случиться, ты не жилец, понимаешь?
— Я всего-то сказал ему правду. Вам меня не в чем винить.
Радомир повернулся на бок и присел. Голова продолжала кружиться.
— Какую правду и кому ты рассказал?
— Что Катерину мышьяком отравили. Я рассказал об этом Федору.
— Мы не знаем, что это был за яд. И с каких пор ты доносишь Федору обо всем, что подслушаешь в больнице?
— Вы не знаете ее, учитель. Вы понятия не имеете, что она за человек.
Радомир молчал. Он почему-то сразу догадался, о ком ведет речь Митрофан. Догадался и застыл, чувствуя, как леденеют стопы в сапогах.
— Она не достойна всего этого. Нельзя вам с дурою дел иметь, нельзя детей от нее плодить.
Радомир зажмурился и стал сжимать пальцы в кулаки.
— Мы учились с ней вместе, — продолжал Митрофан. — В один класс ходили. Тогда она другой была. Всегда в стороне держалась да помалкивала. Волосы такие длинные у ней всегда были. Медные, блестящие. Она их в косу заплетала и через плечо перекидывала. Все в школе знали, что с головой у нее непорядок. Конечно, они подтрунивали над ней, обзывали. А мне ее жалко было. На уроках ее не спрашивали, работы письменные она не сдавала. Учителя у нее контрольные устно принимали, когда не видел никто. Оставят после уроков и ждут, когда телега с провиантом приедет. В том и заключалась «контрольная». Однажды, я подошел к Авроре на перемене. Хотел ее печеньем угостить, которое мать моя ко дню рождения моего испекла. Так она смеяться надо мной стала, что мол не съели все, а выкинуть мне жалко, так я решил ее подкормить. Но она ведь не свинья, чтобы объедки подъедать? Она гоготала так громко, что вокруг нас все собрались. Остальные подумали, что дышу я к ней неровно. И чем громче она смеялась, тем больше они подначивали меня. Тогда я понял, что кроме дурости в ней еще и злоба живет. Она ненавидит нас. Ненавидит тех, кто нормальный.
— Ты ей последней печенье съесть предложил? — внезапно спросил Радомир.
— Не в том суть.
— Значит, жалко тебе ее было. Потому ты объедки ей принес?
— Я не был виноват в том, что все целые печенья разобрали. Но какая разница? Я единственный к ней подошел за долгие годы!
— Над тобой смеялись всего раз. А над ней — каждый день по многу раз. Она сказала тебе правду. В глаза. Не таясь. И рассмеялась тебе в лицо в знак презрения к поступку твоему. А ты не ожидал. Даже не подумал о том, что будь она не дурой, никогда бы не понес ей предлагать объедки.
— Вы защищаете ее, потому что влюблены.
— А ты пожалел ее, потому что влюблен был.
Митрофан молчал.
— И предложи ты ей одной из первых угощение, она бы с радостью его приняла. Но ты не
