Долгая ночь (СИ) - Юля Тихая

— Но я хотела бы уже сейчас…

— Насколько мне известно, Комиссия настоятельно попросила тебя передать свой образец на ответственное хранение, — Летлима промокнула губы салфеткой.

— Мама!..

— Добрый вечер, дорогой. Рада, что ты всё-таки со мной разговариваешь.

— Они не могут заставить Кессу…

— Я же так и сказала: «настоятельно попросили».

В общем, ужин прошёл отвратительно, но был, к счастью, непродолжителен.

Я пыталась разузнать что-то напрямую у мастера Ламбы, но он потерял ко мне всяческий интерес и даже не предлагал больше чай. Сова уехала. Матильда выглядела нездорово оживлённой, а мастер Дюме начал вдруг пользоваться одеколоном и сделал маникюр.

На четвёртый день безделья я вспылила, вооружилась книгами и решила, что не встану, пока не разберусь.

Когда я делала артефакт, я была… не совсем в себе. Было ужасно холодно; страх взлетел экспоненциальной функцией, застрял в горле колючим болезненным комком, а потом пересёк невидимую границу, за которой я вовсе перестала понимать, что мне страшно; мысли метались глупыми, суетливыми рыбами, заблудившимися в водах родного водоёма.

Мне было море тогда по колено, и вместе с тем я могла бы утонуть в столовой ложке расплавленного в тигеле снега.

Я не думала тогда о невозможном. Я не думала о магии, о запретном, о принципах и аксиомах, — мне просто было очень нужно, чтобы это работало.

Может быть, я даже молилась, не помню. Имя Полуночи казалось мне тогда ругательным, и я не знала точных слов, которыми обращаются к Ночи или Луне; и всё равно в той моей работе было куда больше шаманства, чем инженерии.

Наверное, поэтому всё и получилось. Потому что дуракам везёт; потому что, если бы я остановилась хоть на секунду, если бы я осмелилась думать, — я бы ни за что не решилась. Но тогда я криво накромсала в тигель олово, с какой-то мрачной решимостью высыпала формовочный песок в углубление на снегу и выбирала из коробки целые закрепки негнущимися от мороза пальцами.

Но с тех пор-то я поумнела! И сделала не один десяток новых версий: заменила олово на медь, выровняла камни, поправила углы и переписала слова. В конце концов, я носила его шесть лет, и все шесть лет эти дуги были у меня перед глазами; а ещё — кому лучше меня знать, каково это, когда он действует?

Может быть, Ламба профессионал и ворон, но что-то же я могу понять и сама. В конце концов, это же наука! А то началось тоже мне: «пришла Бездна», «тянуло вниз»…

Я раскрыла методичку, — а потом захлопнула её, дошла до арденовой комнаты и постучала.

— Ммм? — он казался взъерошенным, был в одних штанах, а часть знаков на теле сияли.

— Арден, — решительно сказала я, — расскажи мне про твоё место.

— Моё место?..

— Да.

— Ну ладно, — он пожал плечами, как будто я не задала только что один из самых неприличных вопросов среди двоедушников. — Заходи, сейчас я только закончу…

Я закрыла за собой дверь и устроилась на ковре, наблюдая, как Арден сосредоточенно доплетает сложную и бессмысленную на вид сеть чар. Знаки на коже легко отзывались на прикосновение, а иногда, кажется, даже на взгляд; пальцы быстро-быстро перебирали воздух, — казалось, он не чаровал даже, а играл на невидимом органе. Слова выходили у Ардена легко и естественно, будто изначальный язык был ему роднее обычного.

— …чтобы корень горя был вырван до самого рубежа дна… чтобы всё его тело обратилось в молчаливый прах, кроме одного семени… и это семя нашло сердце своего создателя, и там проросло.

Прищурившись, я могла видеть, как полупрозрачные нити чар висят в воздухе волшебным, дышащим кружевом, мерцая голубоватыми искрами защитных смыслов и искажённым перламутром отражений. Знаки цеплялись друг за друга, переплетаясь, сливаясь, и светящиеся линии на коже тянулись к ним, делая Ардена продолжением его колдовства.

Он осмотрел критично создание, а потом махнул рукой:

— Так.

Чары, вспыхнув, развеялись. И только тогда я заметила на столе раскрытую мятую тетрадь с какими-то записями, — видимо, студенческие упражнения.

— Красиво, — очарованно сказала я.

— Двенадцать минут, — недовольно возразил Арден, кивнув на часы, — а надо бы восемь. Так что ты хотела? Про моё место?

Я кивнула, всё-таки почувствовав неловкость.

Но Арден никак не укорил и даже не стал шутить:

— Хорошо.

lxiii

Когда колдуны впервые попадают на материк, они часто оказываются шокированы разнузданностью и невоздержанностью местных. Лунные порой гуляют, лёгкие и одетые исключительно в струящийся газ и перья, а затем забывают своё тело на газоне, отправившись заглядывать в глаза парковых статуй; двоедушники обнюхивают друг друга при встрече, обращаются на улице и склонны к «разврату».

Даже в Огице, где местные правила вынуждают народы подстраиваться друг под друга, чопорные колдуны иногда осеняют себя знамением и переходят на другую сторону улицы. «У вас нет ничего святого», передразнивала Ливи свою матушку, которая так и не смогла жить в суете и грязи города.

Не знаю, что насчёт святости, но понятие интимного у нас, конечно, есть. Просто это не тело, —