Лики миров (СИ) - Елена Владимировна Добрынина
Лик! Сердце мое, боль моя, небо, куда я так стремлюсь… пропасть, куда я срываюсь… Значит, вот когда ты стал стал проводником… Выходит, именно этот мир тебе родной?
«Альвар Эрилик», — вспоминаю я его настоящее имя, и оно отзывается волной нежности и тоски..
Я собираю всю свою внутреннюю решимость и снова сажусь на самый край купели. Что бы ни было дальше, я должна это видеть…
— То есть, ты не исчезнешь на самом деле? — спрашиваю с тревогой?
— Для вас нет, как я понял, разве что стану более предсказуемым… отцу на радость, — ухмыляется он едко, но я успеваю разглядеть в глазах его боль и обиду, — а на самом деле окажусь совершенно в другом месте. Посланник сказал, что мне придется посетить все миры один за другим, чтобы найти решение какой-то там проблемы, а потом возвратиться сюда. Но, знаешь что? — он склоняется ко мне так близко, что я чувствую на своей щеке его прерывистое дыхание, — Я не вернусь, Дея! Я же не полный кретин, чтобы не воспользоваться таким шансом. Я уболтал посланника показать мне иные реальности, не все, но парочку. Там такое, Дея! Ты и представить себе не можешь! — грудь Лика часто вздымается, а в глазах читается такой неподдельный восторг, которого я еще никогда в них не видела. — Я смогу стать тем, кем всегда мечтал! Смогу сражаться, летать и по-настоящему заявить о себе. Там я не буду всем кругом чего-то должен, понимаешь?
Понимаю, но от этого не становится менее горько.
— Твой отец любит тебя, — пытаюсь я пробиться к нему..
— Он сам от меня отказался, пусть получит то, что заслужил, — отвечает Лик резко, зло.
Эта упрямая, почти детская в своей искренности обида, которую я вижу в нем, — плохой советчик, но он все уже для себя решил.
— А я Лик… как же я? — спрашиваю тихо.
Замешательство и смущение проступает в столь дорогих мне чертах, и он отводит взгляд. В первый раз за все время.
«Вот зачем он пришел ко мне», — понимаю я, — «не только, чтобы рассказать, но чтобы получить заранее мое прощение». Слезы душат меня изнутри, но разве я могу позволить себе, чтобы он запомнил меня глупой ревущей девчонкой? Я хочу улыбнуться через силу, но тут новая сумасшедшая мысль приходит мне в голову.
Сама не понимая, что делаю, я обхватываю ладонями его лицо и разворачиваю его к себе, глажу, убирая в стороны блестящие иссиня-черные пряди, не обращая внимания на изумление в глазах цвета вечерней грозы.
— Лик, пожалуйста, возьми меня с собой, — шепчу я горячо, — я тоже хочу быть проводником.
Я касаюсь его лба своим и замираю, напуганная собственной дерзостью.
— Дея, я не уверен, что это возможно, — он мягко накрывает мои руки своими и отводит их в сторону, — посланник сказал, что проводник должен быть один. Как только появляется новый проводник, прежний перестает им быть.
— Но я ничем не буду тебе мешать! Клянусь западным ветром! Я просто хочу… хочу быть с тобой, — я вытираю выступающие слезы рукавом, как простолюдинка или бестолковый малыш, — Подожди… этот всемогущий дух, который подослал к тебе посланника… он ведь может разрешить мне, правда?
Я хватаюсь за эту мысль, как падающий в пропасть — за ветку хилого кустарника.
— Лик, он может?
— Не знаю, — отвечает он, — я спрошу посланника, но…
— Я буду молить Его об этом, каждый день и каждый час… Я отдам все, что у меня есть, скажи Ему, ладно? Он должен услышать меня, должен, должен, должен…
Лик крепко прижимает меня к себе, гладит по голове, успокаивает, а я все-таки плачу, вцепившись в него, не представляя, как жить дальше, когда он уйдет…
Воспоминания мелькают, мельтешат перед глазами ворохом листьев, брошенных в лицо ветром.
В них я вижу себя со стороны.
Бледное лицо Джалидеи отражается в зеркалах. Она молча, опустив глаза, идет по коридорам, сопровождаемая слугами, отсылает их, заходя в свои покои. Закрывает двери и, опустившись на колени, начинает творить молитвы так, как умеет, как положено взывать к духам в Таар-ди-Ор: зажигает свечи, надрезает ладонь, смачивая кровью чашу из эльдиона, потом открывает окно, позволяя горным ветрам войти в комнату и почти всю ночь, продрогшая, просит у неведомого ей всемогущего духа, властвующего надо всеми мирами, только одного: сделать ее проводником, чтобы она могла следовать за тем, кого любит.
Но мольбы ее не трогают того, к кому были обращены. Джалидея понимает это на следующий день, когда подходит к Эрилику и спрашивает украдкой, когда он должен уходить. Лик смотрит на нее с недоумением и насмешливо осведомляется, куда это она так настойчиво хочет его отправить. Он по-прежнему остается собой, но тот огонек внутри него, который согревал ее — теплый, яркий, трепетный — исчезает. И она с отчаянием понимает, что опоздала.
С этого момента единственное желание ведет ее: отправиться следом за ним. Не о чем другом она не может больше думать…
Святилище. Ей удается выпросить у Владыки разрешение посетить святая святых раньше, чем произойдет церемония. Он не может отказать своей воспитаннице, внезапно утратившей интерес к еде, играм, учебе и проводящей дни напролет в уединении.
Нет, она не собирается готовиться к таинству, не желает раньше времени выбрать лари, как хотел когда-то Лик. Она снова и снова обращается мыслями к тому, кто должен ее услышать, достает из небольшого ларца, принесенного с собой, самое ценное сокровище свое — украшения, перешедшее к ней от погибшей матери. И замирает в нерешительности. Но она обещала отдать все, и она это сделает. Ларец с фамильными драгоценностями летит вниз со священного обрыва, становясь добровольной жертвой, принесенной неведомому жестокому духу.
Порыв ветра бросает в дрожь, я трясущимися от холода руками растираю плечи… Этот холод так созвучен беспросветной тоске внутри, что кажется вполне естественным… Только когда я успела сменить ипостась? Вопрос возникает — и тут же рассеивается, исчезает на границе сознания. Это совершенно не важно. Важно другое. Ежась, сутулясь, я подхожу ближе к краю обрыва, туда, где недавно я видела Джалидею, и кричу вдаль, в никуда, выплескивая нашу общую боль:
— Почему ты не ответил ей? Почему не сказал сразу, что это невозможно? Почему не помог, когда она так нуждалась в твое помощи? Ты, Всемирный разум, чтоб тебя… — меня начинает колотить. И не только от холода. Мне горько за девчонку, так искренне поверившую в
