Двуликий бог (СИ) - Мэл Кайли

ведомый своей безнаказанностью и самонадеянностью, будет предаваться одному и тому же пороку снова и снова. Я боялась признаться себе, что мой отец бывает малодушен и позорно непреклонен, но теперь я понимаю, что это не его вина! Я вижу, в ком корень зла! — и, не дожидаясь ответа, я коротко поклонилась, после чего круто развернулась и стремительно направилась прочь из чертога Одина, пылая от гнева и чувства оскорблённой справедливости. Меня бросало из стороны в сторону, словно в лихорадке, и я совершенно более не владела собой. Небеса за моей спиной сотряс оглушительный раскат грома, словно знак бессильной ярости старейшего из богов. Что же, в моей душе в тот час бушевала не менее страшная и разрушительная буря.

Стоит ли говорить, в каких расстроенных чувствах я вернулась в родные чертоги? Беседа с Одином не только ничуть не пролила свет на моё безнадёжное положение, но и ещё сильнее смешала все мысли. Меня не покидало ощущение, что лучший из богов поступил малодушно, подобно Браги, скрывшись за красивыми, но пустыми словами о справедливости, что для каждого своя. Однако, что сходило с рук своенравному возвышенному стихоплёту, не могло быть прощено мудрому рассудительному владыке, который и должен был устанавливать справедливость, единую для всех! Я пребывала в таком отчаянии и растерянности, что никого не могла видеть.

Очень грубо отослав приближённых прочь, я сидела на постели рядом с почти бездыханным телом мужа и держала его ослабевшую кисть. Мне было решительно непонятно, как действовать дальше. Я испробовала все способы, умоляла о помощи, даже грозила расправой, но всё это было лишь мимолётным проявлением слабости, глупым и смешным. И теперь я не могла ни заплакать, ни закричать, мной овладело страшное безразличие, уже не слабость и не горе, а холодность. Казалось, моё сердце загрубело, и теперь ничто не трогало его. Так я провела долгий, нескончаемо длинный день, отложившийся в моей памяти как один из самых худших и страшных. День, когда что-то очень важное угасло во мне.

А поздним вечером, едва не слившимся воедино с ночью, в двери покоев нерешительно постучали. Я поднялась со своего места, где провела почти без движения несколько часов, оступилась, чуть не упала, затем всё же сумела выпрямиться и, наконец, впустила незваного гостя. Им оказался один из молодых и расторопных слуг. Мальчик боязливо осмотрелся, быстро поклонился и замер в растерянности. Я нетерпеливо подозвала его к себе. Поколебавшись, он подошёл ближе.

— Простите за беспокойство в столь поздний час, госпожа, — голос его дрожал, будто тотчас своими руками я могла отсечь ему голову. Неужели я так изменилась за последние дни, что начала вселять слугам ужас наравне со своим темпераментным супругом?.. Оглянувшись назад, я с горечью понимала: да, это так. Я настолько растворилась в своём горе, что не замечала никого вокруг, подчас становилась жёсткой, резкой, совершенно несносной. Я теряла рассудок, а вместе с ним и себя. — Стражи главных дверей прислали меня к Вам. Внизу ожидает незнакомка и просит встречи с Вами. Она отказывается показать своё лицо, скрытое тканью плаща, а потому стража не решается впустить её в чертог. Пожелаете ли Вы спуститься или прогнать её прочь?

Первым моим страстным желанием было отослать таинственную гостью туда, откуда она пришла, и как можно скорее, но немного погодя что-то всколыхнулось в моём сердце: то ли совесть, то ли сострадание, то ли давно забытая доброта и гостеприимство. И после продолжительного безмолвия, так и не удостоив слугу ответом, я лишь молча накинула просторное верхнее платье на ночное, взяла тонкий подсвечник с единственной свечой и покинула покои. Опомнившись, мальчик бросился следом. Я неторопливо, чинно спустилась на нижний ярус, поприветствовала верную стражу лёгким кивком головы и вышла к дверям. Там меня дожидалась невысокая фигурка, укутанная в тёмный плащ, будто в ночь. Я осторожно протянула вперёд свечу, надеясь что-либо рассмотреть, наклонила голову к загадочной гостье. Незнакомка убрала край одежд, которым скрывала лицо, и обнаружила тем самым… Идунн. От удивления я едва не выронила изящный подсвечник.

— Оставьте нас, — вполголоса приказала я и вышла на порог, высокие двери тихо захлопнулись за моей спиной. Мы остались вдвоём в полумраке беспокойно вздрагивающей свечи. Я поражённо глядела на хрупкую асинью, больше не скрывавшую своего бледного лица при мне, Идунн смущённо и потерянно улыбалась, и я не могла не смягчиться в её обществе. — Что ты здесь делаешь, милая Идунн, да ещё в такой поздний час?.. — шёпотом спросила я, заговорщицки к ней наклонившись. Вместо ответа милосердная богиня протянула мне маленькую корзинку, в которой золотились наливными боками волшебные яблоки из её чудесного сада. Пламя свечи обнимало их нежными тёплыми отсветами. И снова я была удивлена так сильно, что оказалась не в силах вымолвить ни слова.

— Мне искренне жаль, что всё так сложилось, моя верная Сигюн, — ласково начала Идунн, и грудь в тот же миг сдавило слезами, я чувствовала, как предательски заблестели глаза, будто простота, честность и доброта подруги сломили толстый лёд, безжалостно сковавший настоящую меня, — и теперь я могу увидеть тебя лишь под покровом ночи, крадучись, как вор… Но я прошу тебя, — осторожно повесив корзинку мне на предплечье, Идунн нежно коснулась моей ладони, взяла за руки, заглянула в глаза взором, полным надежды и раскаяния, — я заклинаю тебя: прости Браги. Он произнёс недопустимые грубые слова, но им двигала не ненависть, а боль и страх потери. Мой супруг лишь пытался защитить то, что ему дорого, того, кого он любит больше всего! И кому, как не тебе, Сигюн, понять его истинные чувства?..

— О Идунн… — только и сумела выдохнуть я в ответ и обняла подругу, чтобы скрыть горькие слёзы, обжигавшие щеки. — За всю жизнь мне не отблагодарить тебя за твою доброту! — голос не подчинялся и исчезал, подавляемый глухими всхлипами, а милостивая богиня юности обнимала меня так бережно, точно любящая старшая сестра. Я не могла поверить, что всё это происходило наяву, что провидение наконец сжалилось надо мной, что хоть кто-то в Асгарде не утратил веру в меня. Я дрожала всем телом.

— Ну-ну… Не плачь, — утешающе произнесла Идунн. — Всё пройдёт. Локи встанет на ноги, Браги усмирит свой гнев и раскается, и тогда мы вновь будем вместе безмятежно смеяться под сенью фруктовых деревьев. А теперь поспеши, и пусть мой дар позволит сохранить то, что тебе так дорого. Тогда, быть может, я сумею сохранить то, что дорого мне. Но пока всё не наладится, я прошу тебя, Сигюн, никому не рассказывай, что