Простодушны и доверчивы - Александра Сергеева
Дальше пошла сплошная череда гор, лесов, полей и рек. Смена дерущихся пар приставников и вереницы их противников. До́лезрей — зверюг ростом с лошадь в чёрных лохматых шкурах с длинными рогами, слоновьими хвостами и метровыми кабаньими клыками. По утверждению Нешто, их дыхание убивало всё живое, но фальшивые дедушка с бабушкой отчего-то не падали замертво перед сопящими уродами.
Познакомилась Ольга с разными видами мутировавших вепрей: калбеями, икзырами и каскуями. Последние — размером с приличного африканского слона — были чрезмерно косматы и бегали на острых, как коньки, копытах. Как разрекламировал их Нешто: шорсть ых тверда, бровы высоки, очи страшны. Местные волки тоже отличались разнообразием: волкопеси, зивены, и ещё какие-то — она их даже запоминать не стала.
Предстали перед ними и другие лвиноподобные великаны. Макровите: спереду яко львы в перыях с кохтьми. Реконохи — люди с телом льва и лицом человека. И те, и другие — по оценке Нешто — сверх меры агрессивны и кровожадны. Что, в сущности, применимо ко всему животному миру Нави.
Помимо ранее встреченных медведей-аркудов с медведеподобными мечками столкнулись и с человекоподобными медведями трепястьцами. Что, как говорится, в лоб, что по лбу.
Ольга потеряла счёт времени, событиям и духам. Ей уже начинало казаться, будто это круговращение будет вечным… когда всё закончилось. Она завершила свой путь на выжженной дочерна земле. Ни холмика, ни бугорка, ни деревца. Зато в воздухе над самым пепелищем парила невообразимая громадная птица с тремя клювами, пятью глазами и двумя парами крыльев. Перья страшилища были сотканы из чёрного дыма, стелящегося за ним шлейфом.
А шагах в пяти от Ольги опять нарисовался Моргощь. Который преспокойно подошёл к лучнице и повалил её на землю. Ни руки-ноги, ни лук с погасшими стрелками больше не функционировали. Как, видимо, и выдохшийся оберег Гаты — не зря Илья озаботился сроком его эксплуатации.
— Ну, вот и всё, — с непременной по такому случаю зловещей усмешкой констатировал колдун.
— Всё так всё, — вздёрнула брови Ольга. — Только избавь меня от посмертных предложений и речей. Лук я всё равно не отдам…
— Он уже мой, — нагнувшись к ней, прошипел Моргощь.
Выпрямился, задрал голову и проорал:
— Кольхни! Она твоя!
Поразительней всего было то, что Ольга ни чуточки не боялась, с интересом наблюдая за развернувшейся в её сторону тьмой. Хотя испытать боль не хотелось бы. Впрочем, от главного её избавили: от необходимости выбирать невыбираемое — эта мысль наполняла душу невообразимым облегчением.
Она лежала на спине, таращась на приближавшуюся тьму. Нешто сидел рядом, преспокойно играясь с пеплом: пересыпал его с руки в руку и задумчиво лыбился. Развязка приближалась. И тут — как говорится — откуда не возьмись, прямо над головой объявилась Гарафена. Стекла на землю рядом с Ольгой и свилась кольцами. Соколиная голова осталась торчать на вытянутой — если можно так выразиться — шее.
А на макушке змеи Ольга разглядела маленькую — с ладонь — женскую фигурку с посохом-веточкой. Верней сказать, нечто, сплетённое из светящихся нитей — вроде непритязательной куколки. Появление которой заставило тьму зависнуть над принесённым в жертву приставником и больше не двигаться.
Моргощь что-то проорал ей, но звуки так и не родились в кромешной тишине этого мёртвого места. Зато всё пространство заполонил лёгкий переливчатый звон:
— Кляча ты старая. Очей нет, так зри девке в душу. А то после исказнишь себя за неправедное дело. Да поздно будет.
Ольге показалось, что отповедь принадлежала светящейся куколке. Вроде та за неё заступалась. Она затаила дыхание — тем более что тьма опустилась прямиком на неё. Не поглотила, а лишь прикоснулась краешком и тотчас отпрянула. Теперь пространство заполонил неимоверный шёпот-шорох:
— Потатко умильно.
— Потатко, значит, птенчик, — привычно и абсолютно безмятежно перевёл Нешто-Нашто.
— И что это значит? — почему-то сочла нужным прошептать Ольга.
— То и значит, — авторитетно пояснил её радетель. — Ничо-то тебе не грозит. Просчитался враг твой умудрённый. Костоломица тебя не тронет. И никому того сделать не даст.
— А кто она? — невольно улыбнулась тьме так и не принесённая ей в жертву мученица. — Её, кажется, назвали как-то иначе.
— Кольхни? Да, един смысл. Она из первых. То ли до меня, то ли после здесь явилась — не упомню. Ты не гляди, что грозна с виду: в ей разум светлый уберёгся, не оскудел. Хотя и дух она, порождённый чистым злом. Когда орёл выбрасывает из гнезда своё детище.
Пока неспешный сказитель вещал, Костоломица успела накрыть собой окаменевшего колдуна. Тот до последнего что-то беззвучно орал, задрав голову и — как говорится — бешено вращая очами. Моргощь был в ужасе: просто нечеловеческом. Так и был поглощён одним из Большако́в Нави — самым наибольшим.
А на грудь Ольги запрыгнула родненькая игошка:
— Ну? Долго будешь валяться?
В её глазках светилось торжество, замешенное на неописуемом облегчении. Она ещё больше растянула свой безразмерный рот и съязвила:
— Победительница демонов.
— Гата, — собственно, подспудно и ожидала её появления Ольга. — Спасибо тебе.
Она села и посмотрела на Гарафену — куколки на её голове не было. Значит, это и есть истинный облик благодетельницы? Видимо, так — во всяком случае, спрашивать Ольга не стала.
— За что спасибо? — удивилась Сумерла. — Мужу спасибо говори. Вовремя он тебя обрюхатил. Не будь в тебе новой жизни, никто бы нашу Кольхни остановить не смог.
— Сожрала бы за милую душеньку, — поддакнул ей Нешто.
— Я беременна? — опешила Ольга, невольно прикрыв руками живот.
И оказалась дома. Под навесом рядом с очагом, откуда её и умыкнули.
Примечание автора:
Все названия и описания словянских монстров — плодов необъятной фантазии наших предков — взяты из Словаря названий и символики Российской академии наук, Института славяноведения. Изучать его нормальному человеку, не увлечённому этим делом, невообразимо трудно. Но мне захотелось максимально использовать то, что роилось в головах предков, а не в больной фантазии автора. При этом я старалась не использовать те названия, которые были калькой с греческих, латинских или германских. Которых, кстати сказать, в древнеславянском пропасть.
