Король, у которого не было сердца - Мэри Соммер
Вопрос мог бы прикинуться риторическим, эдаким сотрясшим воздух пустым восклицанием, ответом на которое предполагается невразумительно пожать плечами. Если бы не красноречиво заинтересованный взгляд Саймака, которым он припечатал Грэйс к стулу.
«Он пытается отыскать и вернуть домой пропавшую принцессу», – подумала Грэйс.
– Кажется, у Квина были ещё какие-то важные дела, – сказала она вслух.
– Не сомневаюсь, – фыркнул Саймак, – всегда важные дела. Квин? Так ты его называешь?
– Так он представился мне поначалу.
Почувствовав внезапную потребность тоже чем-нибудь занять руки, Грэйс сложила из салфетки самолётик.
– Значит, и с тобой мой недоверчивый брат был скрытен, – констатировал Саймак. – Как это похоже на него.
– Доверие нужно сначала заслужить, – возразила Грэйс. Ей самой потребовалось для этого время. Не слишком много, надо признать.
– Я работаю над этим. – Саймак не скрывал лёгкий оттенок сарказма в голосе. – Пока безуспешно. Я даже не знаю, где находится его секретное место.
– Секретное место?
– По слухам, – Саймак закатил глаза, – у Тарквина есть какая-то старая хижина в лесу, где он любит иногда уединиться, отдохнуть от надоедливых родственников. Будто в нашем огромном чудесном замке нельзя найти для этого уголок.
Конечно, можно. Замок, и правда, занимал значительное место в пространстве. Но ведь там, в лесу, так тихо и безмятежно. Там на рассвете разбудит не шум водопада, а звонкое пение птиц. Там, в маленькой комнате со скрипучим деревянным полом, есть очаг, на котором можно сварить уху из только что пойманной в реке рыбы. А ещё там есть небольшой залив с подземным источником, таким горячим, что от поверхности воды поднимается и кружит в лунном свете густой пар…
– Чем больше дом, тем острее ощущается одиночество. Особенно если он полон людей, которые едва разговаривают друг с другом, – ответила Грэйс после некоторой паузы.
– Разве он не к этому стремится?
– Думаю, что не совсем. В отличие от одиночества уединение добровольно и может закончиться в любой момент. А самое важное – знать, что кто-то ждёт твоего возвращения.
Самолётик получился славный, с отличными аэродинамическими характеристиками. Вместо того чтобы отправить его в полёт, Грэйс положила поделку себе на колени и накрыла её сверху ладонями.
– Кажется, ты знаешь, о чём говоришь, – сказал Саймак.
– Имею некоторое представление.
Несколько минут Саймак пристально рассматривал её сквозь выпуклое стекло бокала. Только сейчас Грэйс заметила, что все слуги куда-то подевались. Никто не предлагал дополнительную порцию десерта, не убирал посуду со стола. Никто не стоял смиренно у стены в ожидании указаний.
И только сейчас она услышала тишину, истинную, абсолютную, которая существовала отдельно от звуков, даже вопреки им. Был шум водопада, стрекотание кузнечиков, уханье вечерней птицы. И была тишина, нарушить которую смог только голос Саймака.
– А если не желаешь ни уединения, ни тем более одиночества, а люди всё продолжают уходить? – спросил он. – Сначала мой старший брат. Потом моя мать, не выдержав потери, оставила нас – решила найти и убить чудовище, которое вырвало сердце её первенцу. Как будто другие дети менее важны. Безжизненное тело нашли через неделю, лошадь испугалась чего-то и сбросила её в овраг… Совсем недавно мой отец. А теперь и Тарквин ведёт себя так, словно его жизнь только ему нужна.
Всё это Грэйс знала, переживала, но такой фильм ужасов страшно смотреть не только в первый раз. Наверное, она сильно побледнела, потому что Саймак резко прервал рассказ.
– Прости, если расстроил тебя. – Он нахмурился и пробормотал что-то невнятное, словно незаметно отругал себя.
– Нет, что ты, это мне жаль.
Грэйс отправила подступивший к горлу комок обратно в желудок, а Саймак широко улыбнулся, с фантастической скоростью подавив незваную вспышку горечи. Наверное, ему часто приходилось это делать и навык хорошо отработался.
– Всё-таки я хотел бы закончить этот вечер на приятной ноте. Расскажи лучше о себе.
Грэйс невольно вздрогнула. Такой большой стол между ней и собеседником вдруг перестал подчиняться законам трёхмерного пространства и будто схлопнулся. Расстояние между хозяином и гостьей вроде бы сохранилось, но Грэйс ощущала неловкость, словно пересела к Саймаку на колени. Если немногим раньше она просто не хотела врать из вежливости, то теперь физически не в силах была что-то сочинять.
– Твоё общество безмерно приятно, Грэйс, надеюсь, что наше знакомство не ограничится сегодняшним вечером, – прервал Саймак её раздумья.
– Спасибо, я тоже надеюсь, – с готовностью ответила Грэйс.
– Я часто встречаю интересных людей, – продолжал Саймак, – мне нравится запоминать их лица и пытаться понять их мысли и тревоги. Не сочти мои слова за дерзость, но тебя я пока не могу разгадать. Не могу ничего прочитать в твоих глазах такого прекрасного небесного цвета.
– Василькового, – машинально поправила Грэйс.
– Что?
– Василькового цвета, – зачем-то продолжала настаивать она.
Саймак покорно кивнул, а затем запрокинул голову и перевернул почти пустой бокал над своим открытым ртом. Последняя рубиновая капля вина скатилась ему на язык.
– Я встречал лишь двух человек с глазами похожего оттенка, – сказал он негромко, размеренно, обращаясь как будто к самому себе. – Одного из них так давно, что сейчас мне уже трудно представить остальные его черты. Теперь он далеко.
– Далеко, – согласилась Грэйс, хотя их разлуку нельзя было измерить расстоянием – в ожидании встречи только время было и врагом, и союзником. – А кто второй?
– Предлагаю тебе остаться в замке и самой увидеть. Ходят слухи, – Саймак заговорщически подмигнул, – что она скоро будет здесь.
22
Кому захочется быть королём
В этом мире не существует такого понятия, как душа. Частицы сущности – личные и позаимствованные извне – собираются и кристаллизуются в сердце, а каждый его удар совершается для чего-то и во имя чего-то. Если сердце перестаёт биться, значит, оно отсчитало все уготованные для жизни секунды и не нужно надеяться на продолжение после смерти.
Я учусь слушать моё сердце. Понимать, что оно говорит мне, когда ускоряет или замедляет ритм; когда колотится о рёбра, словно пытается пробить их и вылететь наружу. Как врач, я бы выписал себе какое-нибудь лекарство от тахикардии; как рассказчик, я хотел бы сочинить песню о любви и спеть её под балконом любимой девушки. Такие новые и нелепые фантазии пугают меня до приступов тошноты, но я буду сознательно доставать их из-под гнёта страхов и сомнений. Это мучение, но оно странно приятное.
Пик сексуального наслаждения ведь тоже является болевым спазмом, но никто не думает бороться с ним втиранием лечебной мази.
Я не раз уже
