Легкое дельце - Виктория Серебрянская
— Это ты?
Моя реакция удивила даже меня саму: я мгновенно развернулась на пятке, блеснул зажатый в руке штырь, которым я без затей разрушила узел связи приемника галанета. И лишь потом пришло узнавание. Когда уже нельзя было ничего сделать. Когда у моих ног растянулось бездыханное тело…
[1] Виршес — очень большое животное, с очень толстой шкурой, обитающее на родной планете фарнов.
Глава 3
В этих помещениях никогда не было абсолютной тишины. Работающие системы корабля создавали легкий гул, который, впрочем, после стольких лет в космосе, я уже просто не воспринимала. Наверное, поэтому мне показалось, что капли крови с зажатого в руке штыря под моим потерянным взглядом падают на палубу с грохотом закрывающейся крышки гроба. Я. Только что. Убила. Живого разумного. Мне конец…
Не могу сказать, сколько я так стояла над распростертым телом фарна, глядя на него пустыми глазами. И одновременно не видя ничего. Может, несколько мгновений. А может, целую вечность. Голос разума бился в истерике, требовал, чтобы я наклонилась, проверила, жив ли любопытный фарн, почему-то оказавшийся там, где пассажирам точно не место. И если вдруг вопреки всему медику каким-то образом повезло, то оказать ему помощь. Но подсознательно я понимала: после такого удара в шею, когда кровь темным фонтаном забрызгала все вокруг, не выживет даже модификант. Демоны бы побрали этого Этерелли! Вот зачем он оказался за моей спиной⁈ Это был конец. Всему.
Через какое-то время, когда уровень адреналина в крови схлынул, я все же заставила себя присесть и проверить медика. Штырь, убивший не только его, но и возможность яхты общаться с миром, с грохотом вывалился из руки. Немного прокатился по палубе. И замер на краю быстро застывающей кровавой лужи.
Осторожно, чтобы не испачкать пальцы в крови, словно это могло как-то выдать мою причастность к произошедшему, я нащупала у Этерелли на шее артерию, которая находилась несколько не там, где у людей. Впрочем, могла бы и не стараться. Пульса не было, тело уже начало остывать. А приглядевшись, я поняла, что мой штырь при ударе попросту вспорол фарну артерию на участке около пяти сантиметров. У медика не было ни единого шанса…
— Какого… Какого демона тебя сюда занесло? — с отчаянием спросила я у него, чувствуя вину перед так глупо погибшим фарном. Ощущая, как жгут глаза и пекут в груди невыплаканные слезы. Свалилась на колени, уже не заботясь, вымажусь или нет, и прошептала: — Идиот! Неужели ты не знал, что в технический отсек корабля может заходить лишь команда, имеющая непосредственный доступ к подобным операциям? Что же ты натворил!..
Я долго сидела у быстро остывающего трупа Этерелли. Пока, несмотря на защитный комбинезон, не начала замерзать сама. Все-таки в технических отсеках температура воздуха обычно поддерживалась не выше десяти-пятнадцати градусов. И для экономии ресурсов корабля, и для того, чтобы не мучиться с охлаждением некоторых агрегатов, выделяющих в процессе работы большое количество тепла. Потом медленно встала, с трудом подчиняя себе окоченевшие конечности. Как бы там ни было, кто бы ни был виноват в смерти медика, а все нужно оформить согласно правилам. Думать над своей судьбинушкой буду потом.
Давным-давно так повелось, что на звездолетах повсеместно, за исключением личных помещений, постоянно велась видеосъемка, а записи хранились в памяти ИскИна. Но я все равно все засняла место происшествия дополнительно к камерам искусственного интеллекта. А потом вошла в программу бортового журнала и, четко проговорив дату и время, начала запись происшествия:
— Я, Татьяна Смирнова, нанятая миссис Абату для перегона яхты «Шерварион» с ее парализованным мужем на борту, заключенным в медицинскую капсулу, по неосторожности убила сопровождавшего капсулу медика Этерелли…
Я скрупулезно описала все, что привело к трагедии: отклонение яхты от курса, безуспешные попытки исправить отклонение, свои выводы и предпринятую попытку отключить галанет. Я не стремилась себя обелить или оправдать, но тщательно проговорила ситуацию, только сейчас задумавшись над тем, как и зачем фарн попал в технический отсек, где не было ничего, кроме отвечающей за жизнеобеспечение корабля электроники. Даже я в ней копалась крайне редко и неохотно. Только когда другого выхода точно не было. Слишком уж сложными были мозги космического челнока. То ли дело двигатель…
А еще меня беспокоило, почему я не узнала голос фарна. Да, здесь было эхо из-за высоты потолочной переборки и практически не изолированных стен. И все же, оно не могло, не должно было исказить до неузнаваемости довольно звонкий и всегда жизнерадостный голос медика. Чего я не понимаю? Или это просто нервы, а я уже не пригодна к полетам в космосе? Мурашки побежали по коже, когда в голову пришло, что все это уже теперь неважно, а Деннел очень вовремя меня уволил.
Проделав все необходимые процедуры, как положено, зафиксировав факт смерти, я впервые в жизни провела процедуру похорон в открытом космосе. Тащить за собой тело Этерелли было бессмысленно. Заниматься его доставкой к нему домой не будет никто. Помимо всего прочего, я понятия не имела, где фарн обитал до попадания на Каити и есть ли у него родственники. Да и вряд ли мне дадут возможность разобраться с покойником: скорее всего, сразу же по прибытии меня арестуют и отправят под суд. Так что следовало все формальности завершить сразу.
* * *
«Шерварион» больше не отклонялся от курса. Будто Этерелли своей смертью заплатил дань какому-то неведомому божку, чтобы тот оставил яхту в покое. Вернувшись из технического отсека, я первым делом снова задала маневр поворота с целью лечь на прежний курс. Понаблюдала, как нос корабля начал медленно поворачиваться, все зафиксировала. Потом вздохнула и поплелась в каюту, служившую нам с фарном столовой. Я сегодня с утра ничего не ела, а по внутреннему времени корабля было уже почти десять часов вечера. Голода я не чувствовала. Но следовало съесть хоть что-то, чтобы поддержать тело, подкрепить силы. Зайдя внутрь, я увидела сиротливо стоящую на краю выключенной плитки турку для приготовления кофе. Фарн не убрал ее, видимо, рассчитывая вскоре сварить себе новую порцию энергетического напитка. Теперь уже не уберет никогда. И не сварит. И меня вдруг словно обухом ударило промеж
