Эйвери Уильямс - Невозможное завтра
Сотни лет привели меня сюда, в это место, на край каньона, к губам Ноя.
– Прости меня, – выдыхаю я.
– За что? – Отвечает он.
– Что такая сумасшедшая сегодня, – говорю я.
– Это сумасшедший день, – отвечает он. Я чувствую его руки на своих плечах. Я чувствую его губы на своей шее. – Но все будет хорошо, – шепчет он.
Мы остаемся здесь еще на какое-то время, не разговариваем. Просто стоим. И когда мы уходим, я практически не помню, как мы спускаемся по тропинке.
Только когда мы доходим до парковки, я замечаю короткую красную вспышку – габаритные огни автомобиля, уезжающего прочь, их алый блеск скользит по асфальту и деревьям; эти огни очернили мою эйфорию.
Даже если я уже не на краю обрыва, я все еще в опасности. Я все еще могу упасть. Я все еще могу потерять все. Потому что здесь не было ни единой машины, когда мы только приехали сюда. Кто-то следил за нами. И если Кир – это не Ной, то кто?
Глава 8
Люди обожают ненавидеть понедельники: вновь идти в школу и на работу. Они постоянно ноют по этому поводу. Конечно, для Воплощенных это воспринимается по-другому. Один день для нас – как мгновение. Оно почти заканчивается, как только я открываю свои глаза.
За исключением сегодняшнего дня. Сегодня я чувствую взгляд призрачных глаз, следящих за мной. Я принюхиваюсь, ожидая почувствовать запах ветиверового масла Кира, но ощущаю только запах дождя.
Ной жив. Я повторяла эти слова про себя вновь и вновь на протяжении всех выходных, как какую-то молитву. Я шептала их, когда пробиралась в антикварный магазинчик, чтобы вернуть деньги, которые украла – я в них больше не нуждалась. Я не собираюсь убегать, как планировала раньше, до того, как узнала, что мистер Шоу мертв. Я позволила мыслям о Ное окружить меня, как одеяло, пока ехала к Золотым Воротам, чтобы вернуть пиджак и удостоверение Кайли, которые я оставила там как самую наименее красноречивую предсмертную записку в мире.
Я должна была отправиться туда. Мне вовсе не хотелось, чтобы заинтересованные полицейские Сан-Франциско постучали в дверь Морганов, дабы спросить, зачем их дочь оставила эти вещи на перилах.
Но теперь, вернувшись в школу, окруженная людьми, я должна почувствовать себя безопаснее. В фильмах героиня никогда не бывает напугана, когда находится в толпе.
Вот только Беркли Хай кажется более угрожающей, чем когда-либо. Это даже хуже, чем когда Кир преподавал биологию. По крайней мере, тогда я знала, кем он был. Я знала тогда, что нужно быть настороже. Сейчас он может быть кем угодно.
Абсолютно любым человеком.
– Сегодня мы собираемся поговорить об изобретении, которое кардинально изменило способ передачи информации, которое дало возможность простым людям издавать их идеи и распространять их по всему миру. Кто-нибудь имеет хоть малейшее представление, о чем мы сейчас говорим? – Мистер Йи, наш учитель истории, выжидающе потирает руки и смотрит на сверстников в классе через свои очки в толстой оправе от Бадди Холли. Никто не встречается с ним взглядом.
– Мэдисон? Выдвинешь свое предположение? – Он опирается на стол и скрещивает руки на груди.
– Эм, Twitter? – рискует ответить Мэдисон.
– Нет, раньше него.
Мэдисон постукивает карандашом по щеке.
– MySpace? – пытается она.
Мистер Йи вздыхает.
– Я имел в виду печатный станок. Вероятно, самое великое изобретение пятнадцатого столетия.
Я выдыхаю и откидываюсь на спинку стула. Мне не нужно слушать об этом на уроке истории – я сама уже прожила это. Мне было почти сто лет, когда Гуттенберг напечатал первую Библию. Вместо этого мне нужно придумать план. Я знаю, Кир жив. Я знаю это за пределами слов, за пределами логики, за пределами доказательств.
Всего два дня тому назад я была уверена, что Ной был Киром. Настолько уверенной, что чуть ли не толкнула его в объятия смерти. И теперь, когда Ной доказал, что он – это он, почему я все еще уверена в том, что Кир продолжает ходить по этой земле?
Мое убеждение подкреплено только интуицией и внутренним чувством и всем тем, что Кир назвал бы плохой наукой.
У меня нет доказательств.
И если я ошибаюсь, что ж, тогда я позже от души посмеюсь над собой. Но что если я права? Тогда каждый человек в моей жизни – все, кроме Ноя – подозреваемые. Даже мои друзья. Лейла, Мэдисон, Шанталь, Николь, даже Брайан. Даже родители Кайли. Кир может быть кем-то из них. Точно так же, как он может быть одним из школьников в этом классе. Или учителем.
– Кайли? Не могла бы ты уделить мне немного внимания?
Я качаю головой, яркий румянец вспыхивает на щеках.
– Извините, о чем вы говорили? – Спрашиваю я.
– Я спросил, какой эффект произвело изобретение Гуттенберга на Европу, на твой взгляд? – Обычное выражение лица мистера Йи сейчас строгое.
Я выпаливаю первую вещь, которая приходит мне на ум.
– Это позволило предположить, что он изобрел печать. И что это свело на нет работу Лауренса Костера, который часто говорил, что он был первым, кто начал работать с подвижным типом.
Брови мистера Йи поднимаются.
– Я понятия не имел, что ты в этом так разбираешься.
Чувствую, как все пялятся на меня. Черт. Все, чего я хотела – приспособиться.
– Кайли права, – говорит парень позади меня. Я поворачиваюсь, чтобы увидеть Рида со шляпой на голове и подтяжками, выделяющимися на его рубашке с винтажными пуговицами.
– Продолжай, – напоминает мистер Йи, удивляясь.
– Ну, существовал труд Адриана Юниуса, который, думаю, был напечатан в конце пятнадцатого столетия? – это доказывает точку зрения Кайли. – Мои волосы встают дыбом. – Я немного изучал типографию в моей старой школе, – продолжает Рид. – У нас преподавали античное печатание. Это было действительно довольно...
Звенит звонок, говоря об окончании урока, заглушая то, что собирался сказать Рид, и я соскакиваю со своего места, прежде чем он заканчивает звенеть. Мой рюкзак задевает несколько парт и людей, когда я мчусь к двери.
– Извини, извини, – повторяю я, ни к кому конкретно не обращаясь.
Воздух снаружи класса влажный и туманный благодаря мягко капающему дождю, который издевается над не укрытыми крышей переходами школы. Это тот тип дождя, который заставляет чувствовать меня нелепо, если я достаю зонтик, а если я не вытаскиваю его, то он пропитывает мои волосы и одежду. Я распихиваю толпу, спеша встретиться с Ноем, единственным человеком в Беркли, кому я могу доверять. Я смотрю под ноги, когда врезаюсь в другого человека в коридоре; от этого столкновения мои запястья ноют.
– Прости! – говорю я, наклоняясь, чтобы подобрать упавшую тетрадь, и сталкиваюсь лицом к лицу со знакомым парнем. Впервые на Эли нет его ковбойской шляпы, и его ледяные голубые глаза выглядят гораздо выразительнее, не находясь в ее тени.
