Рыцарь и его принцесса (СИ) - Дементьева Марина

Легко представить, какой переполох случился при известии, что в замок возвращается молодой господин. Старуха-хозяйка не знала, что подать на стол, какие вина вынести из погребов, и как устроить его покои, и чем бы ещё ублажить блудного сынка. С рассвета всё уже было приготовлено в самолучшем виде, слуги сбились с ног, часовые на воротах проглядели глаза, а сама хозяйка каждую минуту бежала к окну, да знай покрикивала, придираясь ко всему, что, по её мнению, небезупречно, — то есть едва ли не всё, на что она ни посмотрит.

И вот, к вечеру, когда все уже были измотаны беспрестанными упрёками и наставлениями, донеслась весть: «Едет!» Последовала встреча, старуха-мать утирала слезу в сыновьих объятиях.

На следующий день молодой лорд бродил по замку. «Всё это — твоё!» — сказала ему счастливая возвращением мать. Женским чутьём она угадала, что заполучила, наконец, сына в безраздельное владение, что теперь ему некуда податься, а, значит, он останется при ней, и она упивалась этим знанием.

Бесцельно отворяя двери, лорд нашёл в тёмной каморке, с одной лишь зажжённой свечою, девушку, чей свет озарял мрачную громаду замка ярче факела. Грегори не узнал кузину. И как иначе? В последний раз они виделись при давнем его отъезде, а она в ту пору была дитя. И вот он застает её, растерянную, смущённую, с каким-то рукоделием или следующим из бесконечной череды поручением старухи. И он смотрит, притихший, на кроткую воспитанницу с волосами цвета светлого золота, и даже бес на время отступил, смущённый чистой красотой. Всё перевидавший в жизни лорд не ожидал найти такое сокровище. И где? В своём дому!

Дейрдре — а в тёмной каморке была, конечно же, она — также смущена и растеряна вторжением незнакомца в её убежище, где она на некоторое время предоставлена самой себе и вольна отдаться мечтаниям, и оттого скромная обитель её священна, а минуты тишины бесценны. Душа её чиста, не искушена мирскими соблазнами, и девушка не различает печать порока на челе молодого лорда. Она видит лишь внешнюю красоту, но не внутреннее безобразие. Мыслимо ли винить её за это?..

Так Дейрдре и Грегори познакомились вновь. Хоть они и называли друг друга «кузен» и «кузина», в них не было общей крови, потому как старая леди выходила за дядю Дейрдре, когда её сын от первого брака уже был рождён. С сожалением покидал Грегори новообретённую кузину, хоть и знал, что ей некуда податься из замка, и уже назавтра они встретятся вновь.

Ночью он не находил себе покоя и впервые узнал мятежный жар бессонницы. Впервые ночь тянулась долго, как пытка, и впервые он не мог дождаться рассвета, тогда как прежде вставал заполдень, утомлённый ночным разгулом.

Замок был велик и таил в себе множество уединённых закутков и запутанных переходов, а угнетаемая опекуншей Дейрдре была нелюдима, но Грегори изыскивал возможность встречаться с нею хотя бы пару раз за день, перемолвиться десятком слов, услышать в ответ тихое приветствие и поймать кроткий голубой взгляд. Исподволь он приручал её, как птицу приучают садиться на перчатку ловчего. Ни одна женщина, ни до, ни после, не сумела вызвать в нём и отголоска того, что безыскусно пробудила Дейрдре, то потаённое, ослабелое, почти задушенное, до чего не сумел добраться всё оскверняющий бес.

Разве своей волей навлекла она позор и несчастье на свою голову? Справедливо ль судить её за то лишь, что отмечена была между дев и жён беспримерной красотой?

И красота её была одухотворена, озарена отблеском вышнего сияния, принадлежа скорее небесам, нежели земле, оттого-то онемел и обездвижел бес, узрев собственную нечистоту и ничтожество; оттого лорд разрывался между двух желаний: сжать Дейрдре в объятиях, как любимую женщину, и пасть перед нею на колени, как пред святым образом.

Мать, тем временем, подмечала, что сын бледнеет и сохнет, замкнувшись в чёрной тоске. Не подозревая об истинной причине сыновнего недуга, она решила — и вполне резонно, — что мот и гуляка попросту чахнет в глуши, лишённый привычных развлечений. Всякий проявляет любовь сообразно своей натуре; материнская привязанность её выразилась в том, что она предложила сыну развеяться, за разудалой забавой позабыть лёгшую на сердце печаль. А разговор тот пришёлся как раз на зачин зимы, зверьё приоделось в новые шубы, и страстный охотник загорелся кстати подвернувшейся возможностью отдаться любимой стихии.

Старуха вынужденно потакала сыновним желаниям, опасаясь, как бы ни предпочёл сытое житьё прежней вольнице. Пришлось старой скряге и брюзге отворять сундуки, зазывать соседей; грядущая забава грозила вылиться в немалые траты — ну да что поделать!..

Весть скоро разнеслась по округе, ради предстоящего веселья собрались молодые бездельники; в старом замке водворилась суета, какой не бывало со времён прежнего хозяина, давно ворота не впускали столько гостей.

Звана была и Дейрдре: лорд не хотел лишать себя радости видеть её целый день. Что ж, не в обычае Дейрдре прекословить, хоть и забава была ей в тягость, не в радость. В прежнюю жизнь, за сплошной чередой невзгод кажущуюся дивным сном, отец её, потехе ради, учил дочку верховой езде, но с той поры минуло более десяти лет. Почти не отлучаясь из замка, она без сноровки держалась в седле неуверенно, и ещё и потому отстала от возбуждённо мчащей кавалькады. Да и душа её противилась злому веселью лова. Не понукаемый, конь её ехал шагом; опустив поводья, девушка думала свои горькие думы, когда курившийся дымком из чёрной проталины сугроб разлетелся снегом и жухлыми листьями, и из зева берлоги поднялся потревоженный шумом охоты яростный зимний медведь.

Учуявший медвежий запах конь, пронзительно заржав, прянул вбок; девушку выбило из седла, и её сжавшиеся руки поймали только воздух. Испуганный жеребец проявил прежде несвойственную ему прыть и усердие и, проломившись через кустарник, умчался далеко прочь, оповещая о случившейся невзгоде жалобным ржанием.

Оглушённая падением девушка с трудом пошевелилась, но уже в следующий миг замерла, обездвиженная страхом. Поднявшийся на дыбы медведь был страшен; заметавшийся взгляд Дейрдре приковали чёрные полумесяцы когтей, девушка уже чувствовала предвестник боли, когда когти распорют её плоть, а страшный удар лапы сокрушит кости.

— Не двигайся, — разобрала она сквозь гул крови короткий приказ.

*Арахна — в древнегреческой мифологии искусная ткачиха, за тщеславие превращённая богиней Афиной в паука и осуждённая вечно ткать паутину.

*Брегоны — судьи и законоведы в средневековой Ирландии. В Шотландии, о которой рассказывает Джерард, они, конечно же, назывались иначе.

Комментарии и звёздочки приближают появление проды.

2

…Не видя Дейрдре среди разрумянившихся в погоне всадников, Грегори поворотил коня, возвращаясь по широкому следу, проложенному охотой. Его не завлекала и некогда любимая забава, всё перекрыл с каждым ударом сердца нарастающий страх: с Дейрдре приключилось несчастье. Разве мало случается их на охоте? Проклиная себя за упрямство, он не замечал, что всё безжалостней погоняет коня, и тот уже летит птицей, сжав ноги в комок под брюхом и роняя с удил клочья розовой пены, а всадник распластался по взмыленной шее, цедя сквозь зубы богохульства, перемешанные с молитвами, ни одну из которых он не помнил от начальных до заключительных слов.

С комьями земли и снега из-под копыт отбрасывало вспять долгие ярды расстояния. Относительно ровная местность засеянных снежным зерном полей сменилась редколесьем, где землю прошили корни, источили норы; лорд не мог продолжать горячку погони, рискуя сломанными ногами скакуна и собственной сломанной шеей, и перевёл коня на размашистую рысь.

Всё же спешка пришлась своевременным средством, лорд явился куда как кстати, застав Дейрдре в самом отчаянном положении. Не успев толком осадить растревоженного жеребца, Грегори спешился, на ходу взводя арбалет. По натуре он не был трусом, сверх того, природная стойкость закалилась во множестве опасных передряг.

Хладнокровно выверив расстояние, он выпустил бельт в налитый кровью глаз.