Осколки: коготь Зверя (СИ) - Майя Чернышева

Майя Чернышева

Осколки: коготь Зверя

Пролог

Мы — осколки.

Мы разбиты и уничтожены. Наши тела превратились в скопище из стеклянной крошки и фрагментов всех размеров и изъянов, а потом разлетелись по миру с жестоким холодным ветром.

О нет, мы не пришли такими в мир изначально. Мы были целыми и гладкими, как чистый речной лед. День за днем мироздание подтачивало нас, отламывая понемногу, пока наконец тот самый кусочек, на котором держалось наше бытие, не был утрачен окончательно.

Не расстраивайтесь. Принятие правды и страшное успокоение придут к вам постепенно.

Я вот принял, что превратился в ничто, жалкую тень себя.

Но сейчас… Сейчас мне нужно собрать себя заново, чтобы поставить точку в вопросе, мучающем меня уже давно.

Меня зовут король Алан Нилионский. И я соберу перед вами картину своей жизни, как мастер заново вставляет разбитые осколки в раму зеркала.

Новый этап жизни

Каждый рассказчик, желая расположить к себе слушателей, говорит в начале повествования нечто милое, привлекающее внимание и доверие. Следуй я этой стратегии, то сказал бы что такой же, как вы, но это будет ложь. А я лжи не терплю. Больше нет.

Я не знаю, доживет ли этот пеклов диктофон до конца недели. На слушателей я вообще не надеюсь, так что за помехи и прочие неполадки извиняться не буду. Меньше мотивации переслушивать свой голос.

Хотя все же один, самый важный слушатель у меня все же есть. А вы… Вы серая безликая масса. Несчастные, случайно нашедшие эти записи.

По инерции представляю себе заголовки газет. “Король Алан сравнял своих подданных с серой массой”.

Человек я и вправду необычный. Король Ниллиона, последний из рода. Хотелось бы сразу обозначить границы:

Мы с вами неравны.

Вас обманули. Может быть однажды мы все ляжем в могилах и станем единым прахом. Но до этого чудесного момента тления о равенстве забудьте. Короли и подданные всегда будут стоять на разных ступенях. Так что не воображайте, что мой рассказ сродни исповеди душевному другу.

Кажется, я вам точно не понравлюсь. Должно ли меня это беспокоить?

Не думаю.

История, поведанная на этих кассетах будет на редкость паршивая. Скверно начало, середина, а конец… Хуже всех ожиданий.

Когда же она началась? Полагаю, много лет назад. Тогда мой отец пришел утром в покои с важной новостью.

* * *

Я узнал его поступь, еще когда он только вошел в анфиладу бесконечных коридоров нашего фамильного замка Артенар. О, вы никогда не поймете того трепета, обожания и страха, что я ощутил, только лишь заслышав их. Словно бы Благодетель решил снизойти до грешного мальца. Я мигом вскочил с кровати, на которой лежал с книгой, заправил покрывало, а потом лихорадочно принялся приглаживать волосы и рубашку, лишь бы не осталось помятости.

Он вошел без стука, чеканным шагом дойдя до середины спальни. Я стоял прямой как струна, боясь даже дышать. Отец медленно оглядел рабочий стол, шкафы, кровать. Его зоркий глаз сразу же нашел небольшую вмятину на наволочке. Мое сердце застучало словно у зверька в западне. В такие моменты нужно было максимально сосредоточиться и собраться.

Король Нилиона не оставлял шанса на ошибку.

— Мой принц, — поприветствовал он меня, склонив голову в традиционном жесте.

— Мой король, — ответил я, практически согнувшись до пола в поклоне.

— Ты снова читал на постели? — отец внимательно посмотрел на меня.

— Да, мой король.

— Говорил ли я тебе, что это вредно для глаз?

— Да, мой король.

— Тем не менее, ты пренебрег моим советом?

— Позвольте объясниться, мой король.

Отцу нравились эти моменты. Он обожал, когда я стоял как натянутая струна, оправдываясь перед ним за каждую малейшую оплошность. Момент, когда мышка дрожит в когтях у кошки, а та решает: разорвать ее или помучить еще немного.

— Дозволяю, — кивнул он.

— С раннего утра мне нездоровится, — заговорил я, указав пальцем на висок. — Вот почему решил полежать в кровати. Книга же утешала меня и давала небольшой отдых от боли. Прошу прощения, что ослушался вас, мой король.

Отец приподнял мою голову за подбородок и прицокнул языком. Мне показалось, что сердце разорвет мне грудь.

— Неразумно с твоей стороны было читать в постели с такой больной головой, мой принц, — сказал он мне таким тоном, словно объяснял правила чтения ребенку. — Выглядишь и правда неважно. Но думаю, что новости тебя развеселят.

Когда меня в скором будущем спросят, что я чувствую, когда думаю о нем, то мой ответ вырвется сам собой.

Ужас.

— Рад лишь одним вашим присутствием, мой король, — тихо произнес я.

— Выходит, тебя сейчас переполнит эйфория? — приподнял уголки губ он. — Что ж, через час у тебя встреча со сквайром. Надеюсь, ты сможешь провести ее достойно.

У меня на мгновение пропало дыхания. Настоящий сквайр полагался мне только в одном лишь случае.

— Неужели? — только лишь спросил я.

— Все так, — кивнул отец, — совет министров и королевский дом решили, что твой срок пришел. Ты отправляешься в Тинтагель для прохождения обучения. Твой гувернер уже передал господину Свену все дела.

Как же трудно мне было спокойно устоять на ногах в тот момент. Все мое существо переполнялось радостью. Хотелось смеяться, хотелось кричать от радости.

Но я стоял и только лишь кивал в ответ.

* * *

Здесь стоит дать небольшие разъяснения.

До семнадцати лет я жил во дворце, как птица в неволе. Мой день был расписан вплоть до минуты. С шести утра многочисленные няньки и учителя облепляли меня, как мертвяки живое мясо, и не отпускали до тех пор, пока не наступит поздняя ночь. Я не мог отойти от них ни на шаг. Они не могли пропустить ни единого моего чиха. У нас сложились отношения взаимной ненависти друг к другу. Мы лишали друг друга возможности жить. Мы губили свободу друг в друге на корню. Так что никто из нас точно бы не скучал друг по другу. То утро было лишь единственным свободным за все полгода.

Отец в моем воспитании участвовал постольку поскольку. Мы виделись лишь за официальными приемами пищи. У нас были совместные аудиенции аристократии. И на этом в общем все.

О нет, даже не спрашивайте, был ли он хорошим родителем. Мне самому уже никогда не стать родителем, потому судить его я не имею права.

Вся моя жизнь крутилась вокруг вечного ожидания.