Тень для Великого - Дарина Энглас

Дарина Энглас

Тень для Великого

Глава 1. Килли

— Хватай мешок Килли и неси его сюды — голос старого Илена вывел меня из мыслей, где вновь и вновь я прокручивала вчерашнее свидание с Маликом, сыном деревенского пекаря.

Но расслабляться было некогда. Подставляя спину и придерживая обеими руками закинутый мешок с шкурами, я потащила его в мастерскую.

Работа в скорняцкой была не простой, чаще грязной и в большинстве своём тяжёлой, но мне она нравилась.

Ещё седьмицу назад я жила в деревне Лоава, что у подножия горы Гистрю и занималась матушкиным хозяйством. Вставала затемно, доила вертлявых белых кранов, выгоняла их из загонов пастись и бродить до заката и шла к другой живности. Многоногие шерри издавали из своих сотов приветственные вопли, предвкушая еду. Я погладила по бородавчатым головам каждого, собрала полную корзину яиц и унесла в "темную", наш подвальчик, вырытый прямо в земле.

Дальше готовила завтрак. Матушка к тому времени, чаще всего уже уезжала с Мерти на рынок, торговать. Я же оставалась готовить завтрак, а заодно и обед.

Отец просыпался резко, стоило только тихо позвать по имени. Он открывал глаза и подскакивал за один миг. Маленького братца, которому было всего шесть циклов, приходилось будить долго. Он любил поспать и прятался под одеялами и подушками, не желая подыматься.

Когда все были накормлены и отец с малым отправлялись в храм или в поле, эх я убрав за ними со стола уходила проверять кранов. Это было моё любимое время. Пару часов спокойного блуждания по пастбищу и сбор драгоценных чешуек, которые регулярно скидывали животные. Краны — существа магические, у кого попало не приживаются и тем более не одаривают своими благами: шерстью, молоком, чешуёй, наростами и потомством. В нашей семье краны появились 20 лет назад. Эдох был настоящий красавец: серебристая чешуя на лапах и морде, длинный черный мех на вытянутом, массивном теле, узорчатые наросты на хвосте и голове. Я помнила его немного, он распался на трёх новых кранов когда мне было двенадцать и теперь в загоне красовались север, запад и восток. Север был моим любимчиком и даже позволял прокатится на нем.

По меркам здешних селян, наша семья была очень обеспеченной, помимо кранов у нас имелся большой земельный удел, за добровым лесом и наш дом состоял из трёх спален, кухни и встречной. В то время как у большинства поселян в домах вся хата имела лишь одну общую спальню. Всего у нас имелось вдоволь и про запас, однако матушка была очень экономной хозяйкой и пайки отрезала скромные. И хотя мужчинам с собой в поле складывала добротный обед, мне же выделялся минимум, от чего я была до жути худой и почти всегда голодной.

Когда я уходила на пастбище, поить и подкармливать кранов, мать давала мне с собой корзину, насобирать ягод и лекарственных трав. Она не любила чтобы я тратила время в ленности и старалась наполнить каждую мою минуту существования, работой.

Отец же раньше совершенно не обращавший на меня внимания, иногда даже кивком при встрече, в последнее время вдруг несказанно подобрел ко мне. Стал здороваться по имени, улыбаться так по доброму, с искринками в глазах. Угощать, пока матушка не видит вкусностями, да обещать гостинцев, после ярмарки. Такие перемены вызывали во мне неясное чувство тревоги и подступающей беды.

Мерти, сводный брат по отцу, был старше всего на год, но ненавидел меня больше всех на свете. Раньше он просто обзывал, да мог не сильно ударить или больно ущипнуть проходя мимо. Сейчас же, видя доброе отношение отца, он хватал за волосы и тащил в встречную, чтобы там шипящей змеёй поклясться убить меня на пастбище и закопать под добровым деревом. А ещё он больно бил ногой пониже колен заставляя падать, словно подкошенная.

Я не боялась, привыкла к его издевательствам, да знала что никто не заступится. Ему надоест моё молчание, он и отпустит. Мерти и других задирал, соседских, что помладше. Но те плакали и трепыхались, а брат ухмылялся во всю свою канапатую рожу и было видно, что измываться над слабыми, доставляет ему удовольствие.

Но пришел момент, когда мой брат просто обезумел. Это случилось третьего числа лета.

Стирала я тогда у реки, что находилась за нашим домом. Чтобы тяжёлая юбка не намокла и не утянула в реку, заткнула подол за пояс, оголив худые ноги чуть выше колен. Так делали все прачки нашего села из покон веков.

Обычно мы стирали в богинин день, что был каждым шестым в седьмице и на реке было много женщин и девушек. Но сегодня мать погнала меня постирать стенные ткани, что устилали стены в её с отцом комнате. Я удивилась, но не стала спорить. С матушкой вообще спорить было чревато, надает затрещин, да лишит и так скудного обеда. А то и ужина.

Я достирывала последнее полотнище, когда кто то толкнул меня с мостика в воду. Я мигом ушла под воду и с испуга выпустила кусок ткани. Плавать слава Чану умела и спустя пару мин вышла на берег, тяжело дыша. На берегу стоял старший брат и с презрением смотрел на меня.

— Ты ополоумел? Кусок ткани утонул, матушка меня прибьет. — расстроено выкрикнул а я.

— Так тебе и надо мерзкая ты дура — заорал он, бешено вращая мутными, зелёными глазами.

Я стояла и отжимала воду из подола платья, заодно опуская его.

— Я скажу ей, что это всё из-за тебя. — кинула я ему неприязненно.

Вот знала, что не стоило мне этого делать. Мерти мигом озверел и кинулся на меня с кулаками. Он успел ударить меня в живот, но из за мокрой одежды удар получился смазанным. Однако я повалилась на песок. И тут он прыгнул на меня, заваливая на землю. Внезапно в яростной вспышке гнева, он схватил двумя руками лиф моего платья и дёрнул изо все сил его в разные стороны, разом лишая всех пуговиц. С громким треском разорвалась слишком ветхая ткань. Под платьем на мне была лишь мокрая рубашка и братец вдруг затрясся как в лихорадке и схватил своей лапой мою грудь, больно ее сжимая. Дальше случилось несколько вещей. Мерти попытался поцеловать меня своим слюнявым ртом и я дико забилась, чувствую как сжимают горло пальцы второй его руки. В то же время я, своей