Топографический кретин - Ян Ледер
Слова Молох произносил негромко, как будто даже равнодушно, но Яков увидел в его глазах знакомое, хотя почти уже забытое выражение — то, с которым несколько лет назад Саша готовился запустить свой кулак в его, Якова, кадык, и с которым в прошлой жизни заколачивал гвоздями дверь ночной учебки.
— Мы написали правду, — сказал Молох. — Пока вы своими элитарными ланитами протирали казённые штаны в сильно военных училищах, мы служили в войсках. В реальных войсках, товарищи командиры, а не тех, которые нарисованы на параноидально-шизофренических плакатах, развешанных в ваших тёпленьких, законопаченных штабах.
Яков захотел аплодировать. Во-первых, у него самого, наверное, никогда не хватило бы духу таким тоном беседовать со старшими — пусть даже хотя бы по возрасту — людьми. А во-вторых, за ту грандиозную работу, которую, судя по всему, осуществил над собой за прошедшие годы бывший тиран общаги: речь его всегда была убедительной, но теперь стала ещё и литературной, в ней появились даже психиатрические термины.
Цвет армии и флота на выступление публициста отреагировал менее воодушевлённо:
— И где же это, позвольте спросить, вы видели такое в реальных войсках? — один из адмиралов потряс газетой, всю первую страницу которой украшал коллаж общепризнанного таланта, редакционного фотохудожника Бори Коржика: щуплые плечи со слепыми понурыми погонами; тоненькая шейка, вставленная, как карандаш в стакан, в мятый, неумело подшитый подворотничок не по размеру; неуверенно сидящий на этой шейке бритый, бугристый подростковый череп — и занесённый над всем этим здоровенный безжалостный кулак.
— Ах, какие мы волшебники пера! Как творчески мы умеем переосмысливать действительность! — возопил адмирал почти в экстазе, а потом вдруг вмиг вернул себе командный тон и прокуренно припечатал: — За сенсацией гонитесь, борзописцы, дешёвки!
Сашина рука рванулась вверх, и Яков внутренне сжался, подумав, что сейчас раздастся знакомый треск разрываемой тельняшки, которую Молох до сих пор носил под сорочкой и галстуком на резинке. Но он лишь резким движением задрал рукав — так, что запонка отлетела, — и вытянул вперёд правую руку жестом почти агрессивным. По мощному Сашиному предплечью от кисти до локтя тянулся сморщенный шрам, как от сильного ожога. Из тех, на которые больно смотреть.
— Знаете, что это, товарищ контр-адмирал? — В рамках литературного языка Молох, кажется, удерживался из последних сил. — Это торжественное посвящение в матросы, произведённое экипажем гвардейского подводного ракетоносца вашего, товарищ контр-адмирал, краснознамённого флота. Это — паяльная лампа. Поэтому не надо тут про сенсации, ладно?
Так Саша Молох снова, как в давние времена, пригодился в борьбе с военными моряками. И так Якова во второй раз не выгнали из комсомола — опять, между прочим, по причине искреннего творческого порыва.
Через несколько дней Саню Развязного восстановили в должности, но очередная планёрка, ещё более шумная, чем обычно, выпив за чудесное избавление и, конечно, за главного избавителя, постановила: гусей в погонах пока не дразнить, чересчур провокационных материалов не писать, сосредоточиться на социалке. По крайней мере на пару месяцев, а там посмотрим.
В рамках принятой на вооружение тактики временного приспособленчества Якову поручили сочинительство очерка о сверхсовременном спортивном комплексе, который как раз открывался на центральной набережной Владивостока с целью адаптации доблестной советской сборной к скорой Олимпиаде в соседней Корее.
Огромное сооружение из красного кирпича ещё не очистили от излишков извёстки и цемента, но доска объявлений в холле уже функционировала. Одна из сереющих на доске бумажек навеяла Якову мысли о друге Карасине и его завидном банном приработке.
— Да, мы набираем персонал всех специальностей и квалификаций, — подтвердил в отделе кадров крупный неулыбчивый мужчина с лысиной и двумя чебуреками там, где у людей обычно приклеены уши.
— А каковы условия работы… ну, скажем, уборщиков, например?
— Условия, товарищ корреспондент, у нас самые передовые, так можете и написать, — монстр пошуршал бумагами на своём столе и неумело напялил тонкие бухгалтерские очки на криво сросшуюся переносицу. — В полном соответствии действующего трудового законодательства и даже выше. Ставка восемьдесят рублей плюс бесплатное пользование всеми услугами учреждения. Когда они не востребованы спортперсоналом, конечно.
С террасы, тянувшейся вдоль фасада спорткомплекса, мусор слетал, как вода с пластилина, да и размеры участка были невелики, так что всех трудов от силы часа полтора в день — и то лишь в случае экстремальных условий вроде мощного листопада или веселья в здешнем кафе, от которого на мраморных плитах оставались россыпи окурков и пластиковых стаканчиков. И от общаги всего пятнадцать минут ходьбы.
— Короче, расчихал пыль по углам — и всё, фазенда в твоём распоряжении, — хвастался Яков сокурсникам, демонстрируя дворницкое удостоверение с печатью, полученное из рук чебурека в очках.
— А в фазенде что? — уточняли друзья, боясь ещё поверить в небывалую лафу.
— Да вообще всё. Тренажёрные залы, типа, со всяким барахлом… Мне-то они как корове седло, а вот тебе, Арменчик, эти железки наверняка будут по вкусу. Груши там, велосипеды, фиг их знает, — Яков повернулся к Олежке, о боксёрском прошлом которого ходили легенды. — А для таких развиздяев как я — немереный бассейн и штук шесть саун.
— Да ладно, — недоверчиво сощурился Илья. — На кой так много?
— У них там разные микроклиматические режимы, — с ходу придумал Яков. Откуда он мог знать, зачем одному учреждению столько парных, как влажных, так и сухих? — Прикинь, поддал жару после работы, выходишь разморенный, а из соседней дверцы олимпийки выползают в одних полотенцах — вся тебе национальная сборная, отсюда гимнастки, оттуда волейболистки… И за всё за это тебе же ещё и башляют, да не слёзы какие-нибудь, а целый восьмидесятник, это ж две стипендии, мужики!
В конце недели Яков получил на новой работе премию за то, что привёл наниматься целую бригаду уборщиков. Сумму, правда, выдали чисто символическую, хватило только на два портвейна и тюбик белой ацетоновой краски, которой он на спине своей старой болоньевой куртки наваял слова «Великий дворник».
Вкупе с истёртыми джинсами, одна из брючин которых гласила «Underground: the Best of Rock», получился вполне сносный ансамбль. Органичным дополнением к нему служили рубаха нагло-жёлтого цвета навыпуск, изрядно после дембеля отросшие волосы, ленивая небритость и оловянная серьга, внедрённая в отверстие, которое Лидочка Бугина неделю назад совершенно бескорыстно проковыряла в мочке Яшиного уха не очень новой швейной иглой. В целях гигиены, впрочем, игла была тщательно вымочена в остатках «Пшеничной особой».
Михеича Кима в общаге № 1 любили и уважали и звали строго по отчеству. А он, наоборот, не уважал и не любил практически
