Любовный треугольник - Элла Александровна Савицкая
— Да. Ты сама как?
— Хорошо, — выжимаю из себя улыбку и таки решаюсь взглянуть ему в глаза, — я вчера вроде всё рассказала. Учусь, работаю.
— Живёшь одна?
На мужском лице ни тени улыбки. От того, как Давид смотрит на меня мне хочется под землю провалиться. Сбежать. Спрятаться, потому что не реагировать не получается.
Замечаю на его шее еле заметный шрам, который у него остался после драки с тем пьяницей и спешно отвожу взгляд.
— Да. Мы пока с Лёшей не съезжались.
— Давно вы вместе?
— Год почти.
— Всё, как ты хотела? — звучит резко.
Сердце сдавливает стальными клещами, я дёргаюсь, как от удара.
— Да, — встречаюсь с ним глазами.
Маска холодной сдержанности, что всё это время была у Давида на лице слетает, тёмные глаза наполняются неуправляемыми эмоциями.
Мои нервные окончания звенят, словно намагниченные. Температуры вроде бы нет, но я горю.
— Университет, новые отношения, без тяжести ответственности, возможность разорвать их в любое время, и построить другие. Это ведь тебе было нужно? Об этом ты мечтала?
Каждое его резко произнесенное слово, как пощечина. Хлесткая и оставляющая следы на моей и так избитой душе.
— Ты пришел для этого? — ставлю чашку на стол и уверенно поднимаюсь, — Узнать живу ли я той жизнью, которой хотела? — Скулы Давида заостряются, воздух вокруг нас тяжелеет, — У меня всё хорошо. Как я вижу, у тебя тоже. Детей в несчастливом браке не делают, правда же? Поэтому, если ты утолил любопытство, то попрошу тебя уйти.
Прохожу мимо него, чувствуя, что держусь на волоске. Грудь болит, хочется согнуться пополам и заскулить. Для него я навсегда останусь той, кто отказалась от него и от нас. Не захотела брать ответственность, рисковать. Отвернулась, когда он готов был уйти ради меня из семьи. Эта ненависть в его глазах, осуждение. Они хуже пыток. Снимают кожу живьем, причиняя сильнейшую боль.
Прохожу в коридор, слыша шаги позади. Включаю свет и становлюсь напротив зеркала, дожидаясь, пока он оденется и уйдёт.
Быстрее пожалуйста. Пусть оставит меня одну.
Но Давид, дойдя до меня, не проходит к вешалке, а останавливается за моей спиной. В отражении схлестываемся взглядами.
Он — на голову выше, гораздо шире в плечах, и я — болезненно смотрящая на него сквозь глянцевую пелену собирающихся в глазах слез.
Тело пронзает удар током, когда Давид внезапно больно сжимает мои плечи. Вздрагиваю и морщусь.
— Жалеешь, Оля?
Отрицательно мотаю головой. Слез в глазах становится больше. Грудную клетку распирает, по венам шипит яд.
— Ни разу не пожалела? — цедит сквозь зубы, а я ёжусь, стараясь избавиться от рук, выжигающих ожоги даже через одежду.
По щеке стекает предательская слеза. И Давид видит её. Его губы нервно дергаются.
— А могло бы быть вот так, — выстреливает зло, склоняясь к моему уху. Пальцы с силой впиваются в кожу, — Каждое утро, каждый день, вечер… ночь.
Я дрожу. Чувствую, как горло разрывает ком, но он вдруг оплетает мою грудь руками и сильно стискивает, заставляя прижаться спиной к каменной груди.
Разряд, намного мощнее, чем предыдущие, едва не убивает меня.
— Давид, уходи, — шепчу ослабевшим голосом. — Пожалуйста…
— Уйду… — отвечает рвано. Сквозь одежду чувствую, как его сердце рвется из груди. Полный контраст по ощущениям с тем, как он выглядит внешне. Словно еле держится, дышит тяжело и часто, носом в мои волосы утыкается и ведёт по ним, щетиной царапая кожу головы, — Я уйду, Оля.
А потом сжимает мои щеки пальцами, поворачивает лицом к себе и ожесточенно впивается в мои губы.
9 Давид
Чувствую себя долбанным наркоманом, который знает, что наркота его убивает, хочет навсегда избавиться от проклятой зависимости, но при первой же попытке хватает пакетик с дурью и пускает её по крови.
Запах, вкус, ощущение ЕЁ в моих руках заставляет меня трястить от невыносимой ломки.
Толкаю язык в горячий рот и рывком разворачиваю к себе. За волосы к себе притискиваю, игнорируя тихий всхлип. Жру её, как изголодавшаяся тварь.
Именно тварь, потому что таким я сейчас себя и чувствую.
Ненавижу! Каждой клеткой ненавижу за это её счастье без меня. За каждый прожитый день, начавшийся без неё в моей жизни.
Мог бы, задушил собственными руками, чтобы света белого не видела, но тогда и себя сразу же следом. Потому что три года… Три чёртовых года как день сурка, и только вчера будто из могилы вылез.
— Давид, — Оля толкает меня в грудь ладонями, упирается, мотает головой.
— Молчи, Оля! — хриплю больным фанатиком, вылизывая её рот языком.
Наверное, так себя чувствуют те, кого закопали заживо. Они задыхаются, царапают крышку гроба ногтями, сдирая ногтевые пластины до крови, и чувствуя, как легкие захлопываются, а потом внезапно оказываются на воздухе. Голова кружится от обилия кислорода, проталкиваемого в легкие и наполняющего альвеолы.
Их ведёт, кровь снова мчится к сердечной мышце, давая той возможность работать, как раньше — на износ, на полную катушку.
— Давид, нет, остановись, — отчаянно шепчет Оля, даже не замечая, что отвечает на поцелуи.
Кусает мои губы, колотит кулаками в грудь.
— У тебя дети, — выкрикивает, отрывая меня от себя и отшатываясь, при этом ударившись спиной о зеркало, — и жена.
Нижняя губа дрожит, подбородок трясётся. Бледная вся, по щекам слезы ручьем.
Счастлива она… Как же… Точно таким же счастьем, как и я.
Сжимаю подрагивающие пальцы в кулаки. Хочется крушить стены и орать во всю глотку.
— А у меня есть Лёша, — добивает, кутаясь в собственные руки.
Растрепанные волосы упали на лицо, на веках потекшая тушь, а меня изнутри выкручивает. Насмотреться не могу. Ненавижу, а глаз оторвать не получается. Красивая такая, сука. Какая она красивая! Эти глаза, полные слез и доставляющие мне боль вперемешку с эгоистичным удовольствием. Лгунья чёртова.
— Любишь его?
— Люблю, — выкрикивает воинственно.
— Сильно?
— Очень.
— Сильнее меня?
Вскидывается, вытягиваясь струной.
— Намного! — цедит сквозь зубы, а потом толкает меня в грудь. — Уходи отсюда!
Перехватываю её за руку и к себе тяну, но она выкручивается и начинает отчаянно отталкивать меня к двери. Как кошка дикая ногтями проходится по шее, в плечи пинает, в грудь.
— Уйди, пожалуйста! И не приходи больше никогда! — громко всхлипывает, нервно смахивая слезы и снова толкает меня, — Живи со своей
