Энн Мэйджер - Лето перемен

Ну хоть бы раз она не высказала вслух все, что думает!

Но Фэнси всегда отличалась ослиным упрямством: она всегда шла до конца во всем, будь то слова или поступки.

– …любовниками?

Хриплый шепот надолго повис между ними как вызов, снова поднимая из глубин памяти ощущение ее обнаженного тела под покрывалом из цветов, ее обвившихся вокруг него стройных ног, незабываемого восторга обладания ею. И снова узкое черное платье словно на глазах растворилось, и ее красота едва не ослепила его.

– Ненависть – неподходящее слово.

– Но ты определенно не хочешь общаться со мной.

– Ненависть тут ни при чем, – угрожающе понизил он голос.

– То есть? Ты хочешь сказать, что боишься тех чувств, которые, возможно, все еще ко мне испытываешь?

Ну почему ей непременно нужно его уколоть?

– Я ничего к тебе не испытываю, малышка.

Она внимательно рассматривала его.

– Отлично. Значит, никаких сложностей не будет. Мы можем быть друзьями, с тобой и с Грейси. И как друг ты не станешь возражать, если я признаюсь, что мне стыдно за мое поведение… стыдно за то, как я с тобой кокетничала, когда умер твой отец и ты вынужден был вернуться домой и помогать маме.

Ее огромные зеленые глаза светились искренним сожалением. Джим почувствовал, как испаряется его злость, и понял, что должен сейчас же бежать, иначе его засосет трясина, бороться с которой просто выше его сил.

– Все кругом говорят, что ты преуспел в жизни, – продолжала она.

– Для тебя, Фэнси, деньги всегда имели огромное значение.

– Не такое уж и огромное теперь. И друзей на деньги я никогда не меняла.

– Держись от меня подальше, малышка. Ты и я… мы никогда не сможем быть друзьями.

– А кем тогда?

Сделав вид, что не заметил вызова, он наклонился над ней и толкнул тяжелую дверь. Волна раскаленного воздуха проникла в помещение. Оскар и Омар носились сломя голову среди машин и оглашали всю округу дикими криками, изображая, что ловят банду грабителей.

– Ты все еще злишься за то, что я в тебя не поверила. Пойми, мне нужно было сказать, что я виновата, еще много лет назад, – прошептала она. – Потому что я была виновата, и знала это. Но я была слишком упряма.

Джим отвернулся. Неужели она считает, что достаточно извиниться – и жизнь станет прежней, словно и не было этих десяти лет? Все не так просто. Слишком долго грызли его обида и боль. К тому же нельзя забывать и о Грейси.

– Слушай-ка, мне пора, – бросил он.

– Да, конечно.

Он приоткрыл дверь пошире, и солнечные лучи заиграли в ее рыжих волосах.

– Мы с Грейси собираемся пожениться, – в отчаянии выпалил он.

– Я понимаю, Джим.

– Оскар и Омар от нее просто без ума.

– А ты? Что чувствуешь ты?

Пять минут назад ответить на этот вопрос ему было бы куда легче, если бы он вообще отличался разговорчивостью. Но в этот миг все, о чем он мог думать – хоть и не хотел этого, – была Фэнси, ее бледное лицо сердечком, шелковистые блестящие волосы и нежные, соблазнительные губы. Она свободна, как и он. Сейчас он хотел знать лишь одно: осталась ли ее кожа такой же сладкой на вкус, похожей на мед? А ее руки, если они заскользят по его телу, – будут ли они такими же жаркими и искусными? А их ссоры и споры до хрипоты по любому поводу – принесут ли они ему столько же удовольствия, как в прежние времена?

– Как будто тебе не все равно, что я чувствую, – прорычал он хриплым шепотом.

Предвкушение чего-то острого, запретного петлей обвилось вокруг них.

Женщина попроще не стала бы рисковать.

– Ну, конечно, не все равно, – смело возразила Фэнси.

Дразнящие слова как кипятком ошпарили его.

– Я тоже без ума от Грейси, – с вызовом рявкнул он – и сам поразился, что высказал такое вслух.

В помещении похоронного зала наступила мертвая тишина, окружающие затаились, как зайцы при виде близкого ястреба. Волосы у Фэнси словно вспыхнули огнем; лицо побелело.

Десятки любопытных глаз наблюдали за ними. Десятки ушей навострились, когда он повысил голос.

– В таком случае я надеюсь, что ты будешь счастлив. Как твой друг я о большем бы и не мечтала для тебя, Джим.

– В жизни не слышал такой наглой лжи, Фэнси Харт! И каждая сплетница здесь об этом тоже знает!

Ошеломленная аудитория хором ахнула.

Не отдавая отчета в своих действиях, он грубо схватил Фэнси и рывком прижал к своему мощному, словно каменному торсу. Огрубевшие от работы ладони как наждак прошлись по ее шелковому наряду.

– Я уже сказал, что мы с тобой не можем быть друзьями.

– Нет, – выдохнула она, то ли соглашаясь, то ли возражая – он так и не понял.

Ее грудь, прижатая к его телу, жгла его каленым железом. И он мог думать лишь о том, что место Фэнси – здесь, в его объятиях. И нигде больше. Навсегда.

Жар ее кожи проникал в него, и его самообладание постепенно таяло. Вот когда он понял, что не нужно было ему ее трогать. Ему нужно было отпустить ее, но она льнула к нему податливым, гибким телом – он же знал в душе, что так и будет! – и руки его, не устояв против искушения, сжимали ее все сильнее, как будто это гневное объятие возродило всю его былую страсть к ней.

Зеленые глаза Фэнси стали огромными. Его длинные, сильные пальцы железной хваткой сошлись вокруг ее рук, но она не вскрикнула и не начала вырываться. Может быть, знала, что это бесполезно. Может, просто не хотела превращать и без того неловкую сцену в непристойную. Но скорее всего, она и рассчитывала довести его до такого состояния, чтобы он не сдержался и сотворил что-то безумное и дикое – вот как сейчас.

Итак, он все-таки дотронулся до нее. Итак, она все-таки показала всему городу его лицемерие. Итак, он не сумел справиться с этим наваждением, с этим непреодолимым желанием погрузить пальцы в пламя ее волос и прижаться к ним губами.

Хуже того, на него накатили желания пострашнее этого.

– Джим… – раздался у него за спиной тихий, укоризненный голос Грейси.

Целый город глазеет на них, прислушивается, ахает. Сплетни и пересуды теперь не скоро утихнут. Плевать.

– Джим, ты бы лучше отпустил Фэнси и проверил, как там мальчики, – чуть громче, но все еще понизив голос, добавила Грейси. – Кажется, Омар только что швырнул камнем или еще чем-то в фургон Уэйнетт.

– Он… что?! – взвизгнула Уэйнетт и пулей вылетела в дверь.

Багровый туман чувств, застилавший сознание Джима, начал медленно рассеиваться, и его пальцы разжались. Мускулистые руки безвольно упали вдоль тела. Но восторженное потрясение от того, что он держал ее в своих объятиях, осталось с ним.

Он осознавал, что вел себя дико. Но извиниться не мог. Нет, только не сейчас, когда его сил хватало лишь на то, чтобы дышать. Только не сейчас, когда он понял, что борьба с Фэнси в тысячу раз сладостнее, чем любовь с какой угодно другой женщиной. Только не сейчас, когда на самом деле ему хотелось не извиняться, а вновь почувствовать под собой ее обнаженное тело.