Сны - Нина Викторовна Соколова
— Простите, я вас разбудил. Опять плохо спали? Хотя выглядите намного лучше… Вы не против? Рядом с вами не занято?
«Рядом со мной не занято! — Посмеялась он про себя. — Рядом со мной абсолютно свободно!»
— Вроде нет, — сказала она вслух. — Спасибо за приглашение, хорошая терапия.
Она кивнула в подтверждение своих слов. Не в силах больше смотреть на профессора, она отвернулась к окну. И вдруг повернулась к нему снова:
— Автобус всех вместить не может. Наверно, желающих было полно, институт все оплачивает.
— Возможно, — ответил он. — Но гору покорить могут не все. Только самые сильные и смелые.
Она молча закивала, поджав губы: «А я в качестве кого еду? Подопытной?»
Автобус тронулся. Народ продолжал гудеть, вниманием профессора завладели соседи, то и дело поглядывая на нее. «Зачем сел рядом? В одной палатке, надеюсь, спать не будем. «Остальное беру на себя»… А я ведь не догадалась уточнить этот нюанс, дурочка!»
На базе вещи перегрузили в «уральскую» вахтовку, к ним присоединились желающие протрястить, остальные отправились пешком: дальше не то, что автобусу — не всем внедорожникам была под силу дорога. Впереди их ждали десять километров подъема, путь через истоки рек по щиколотку в воде, выше по курумнику — вверх по кварцевым глыбам как по крутой гигантской лестнице. Сначала она злилась, когда профессор предлагал помощь, но скоро уже сама протягивала ему руку. Они набирали воду в чистых горных ручьях и не могли надышаться воздухом, пропитанным сочной зеленью, влагой и запахом преющих в ней веток и прошлогодних листьев. От яркого солнца, проливающегося сквозь легкую листву высоких берез — не таких, как в городе, а диковинных, с пятнами вместо полосок, или полосочки на стволах были тонкими, частыми и четкими, будто кто-то грифельным карандашом выводил на бересте — становилось весело и легко на душе. Поднимаясь все выше, они, оглядываясь, любовались с высоты захватывающими пейзажами, смеялись, делая фото на память. Они остались в конце институтской процессии, и их уже подгоняли по рации.
Когда они, наконец, одолели гору и поднялись на плато на вершине, народ уже ставил палатки, разжигал костры, кто-то сушил обувь.
— Профессор, я ведь без палатки, нужно с кем-то договориться о ночевке…
— Об этом не нужно беспокоиться, я взял с собой две. У вас будет свое убежище.
— О, здорово, — ей трудно было скрыть разочарование, тон голоса предательски понизился, — спасибо большое. А я-то уже подумала…
— Что подумали? — Вместо улыбки его лицо помрачнело. — Пойдемте, нам уже заняли место.
Кто-то из пофессуры махал им рукой. Она не стала вглядываться, просто пошла следом. Напряжение неопределенности снова повисло между ними. Обед плавно перетек в ужин с шашлыками, коньяком, анекдотами, играми, песнями-плясками, и кто-то даже организовал представление. Она отвлеклась от своих тяжелых размышлений, смеялась и играла с остальными, но время от времени ловила на себе взгляд профессора, который держался поодаль. К полуночи веселье поутихло, у костра остались только самые стойкие, но и они старались вести себя тише. Она уже забралась в палатку и свернулась калачиком в спальном мешке, который ей одолжил профессор, как вдруг услышала приближающиеся шаги и совсем рядом его голос:
— Татьяна, не спите еще? Прошу вас, выйдете, мне нужно поговорить с вами, и этот разговор откладывать больше нельзя. Оденьтесь теплее.
Она выбралась наружу, и он повел ее на другой край плато, спрятанный от чужих газ молодым сосняком. Они устроились на краю отвесной скалы — со стороны казалось, будто они плывут на носу гигантского корабля. Не глядя на нее, профессор спросил прямо:
— Татьяна, я вам нравлюсь? — он повернулся к ней. — Вы смотрели на меня хоть мгновение как на мужчину?
Она повернулась навстречу. Его лица не было видно, вокруг темно, лишь линии, силуэт, отсветы и огни вдали за его спиной.
— Почему вы спрашиваете? Это важно? Насколько я понимаю, у вас кто-то есть.
Он немного помолчал.
— И правда, люди, способные видеть такие сны, очень чувствительны и обладают очень хорошей интуицией. И умеют ускользнуть от ответа, даже когда их припирают к стенке.
Она хотела выпалить «Что вы хотите сказать, профессор?!» или «Что вам от меня нужно?», но сдержалась. Он глубоко вздохнул.
— Простите… Это важно, потому и спрашиваю. Потому что вы мне нравитесь. Очень нравитесь. Если говорить начистоту, то я люблю вас с тех пор, как увидел вас первый раз в секретариате. Вас тогда как раз поздравляли с замужеством. Тогда вы только вышли замуж и были счастливы. Такой прекрасной улыбки, наполняющей все вокруг ярким светом, я в жизни больше ни у кого не видел. Но ваша улыбка быстро погасла, и я понял, что вам несладко замужем, но вмешиваться не мог. Я старался держаться подальше, уехал и не возвращался как можно дольше. Мне было больно видеть вас, я ничем не мог помочь. Теперь все изменилось. Теперь моя миссия — вывести вас из кромешного ада, в котором вы живете, наверно, даже не осознавая, насколько вам тяжело. Теперь я могу вам помочь, но…
Он замолчал. Глаза давно привыкли к темноте, и мир вокруг становился завораживающе таинственным и прекрасным. Небо, как сокровищница, сверкающее звездами, манило ввысь, и все внутри сжималось от тоски по идеалу, по невозможному, неосуществленному, несбыточному.
Она осторожно заговорила:
— Если я скажу вам, что вы мне нравитесь, что вы очень нужны мне и не только как… профессор, это что-то изменит? Хотя вы значите для меня гораздо больше… вы моя путеводная звезда! Это так. Вы — белые снежинки во мгле, которая сковала меня и не дает свободно дышать!..
— Татьяна, подождите! — он стремительно приблизился к ней, сел напротив и взял ее за руки, — Моя миссия вовсе не заключается в том, чтобы… Точнее, я помогу вам выбраться из тьмы, но вовсе не так, что буду светочем, за которым вы пойдете к исцелению. На самом деле вам ничего такого не нужно, никакой внешний источник света, потому что маяк, путеводная звезда, снежинки, пробивающиеся сквозь тьму — это все вы сами, все это внутри вас, ваша суть. В вас столько света! Я видел это, я видел, как вы сияете! Поверьте, это так, я могу лишь напомнить вам об этом. Есть люди, которые заставляют других отвернуться от своего внутреннего света, потому что хотят использовать
