Смотрю на тебя - Юлия Григорьевна Добровольская
— Ласкай меня, а я буду тебя. — Дора проявляла деловитость и сосредоточенность.
Мы легли, и она научила меня более изысканному способу, нежели мой собственный, удовлетворения просыпающейся плоти.
Мы делали это не часто. Думаю, назвать это лесбийскими отношениями нельзя
— наши души не участвовали в получении телесного удовольствия.
* * *
Как-то на одной из вечеринок у Антона мы танцевали с ним, и я вдруг почувствовала, что его рука не просто лежит на моих лопатках, а едва заметно гладит их — то перебирая пальцами, то прижимаясь всей ладонью.
После короткого совещания Дора заявила:
— Он тебя хочет.
— Что, раздеть? — не поняла я.
— Ну, и раздеть тоже, — сказала она. — Он хочет лечь с тобой в постель.
Когда Дора сказала «лечь в постель», я не знала, что она имеет в виду: лечь, как мы с папой лежали, или — как дед с бабой? Мне, конечно, больше нравилось, как мы с папой, но я уже начинала понимать, что взрослые мужчина и женщина ложатся в постель для того, чтобы делать то, на что мы ходили смотреть в подвальное окно.
Моя романтическая натура упорно не желала принимать данный вид взаимоотношения полов — неужели без этого нельзя обойтись?!
— Дура, — сказала Дора, — это может быть и красиво и романтично, ты что, в кино не видела?
Но в кино кроме поцелуев ничего не показывают.
И вдруг я вспомнила странную возню мамы и папы на чердаке в соломе и яблоках, их изменившиеся голоса.
— Это уже ближе к делу, — заключила она. — Мужчина и женщина делают это для удовольствия.
И она рассказала в наиболее доступной для круглых тупиц форме, что и как они делают.
Можно ли представить себе, что потом, в момент, когда я и мой возлюбленный подошли к той самой черте, которую переступают лишь раз в жизни, я стала бы вспоминать Дорин ликбез?…
* * *
На годовщину смерти мамы с папой приехала тётушка.
Она знала, что мы — я и Дора — подружились между собой и с Антоном, и пригласила его на скромные тихие поминки.
Тётушка уезжала на следующий день, и мы с Антоном поехали провожать её на Ленинградский вокзал. А потом Антон поехал провожать меня.
— Зайдём? — спросила я на крыльце своего дома.
Он не отказался.
Мы сидели на кухне, пили вино и говорили.
Меня вдруг понесло по детству. Я стала рассказывать про папу, про нашу с ним дружбу. Я плакала от ощущения потери, от выпитого вина и смеялась, когда вспоминала что-нибудь забавное. А потом опять плакала.
Я уже давно не испытывала обиды на моего любимого папу за то, что он оставил меня одну-одинёшеньку на произвол судьбы. Я любила его и тосковала по нашему общению, как тоскуют по тому, чего уже никогда, никогда не вернуть — светло и легко.
— Будь моим папой, — вдруг сказала я Антону.
Антон посмотрел на меня удивлённо, а я стала горячо объяснять ему, как нам будет здорово вместе: я хорошо готовлю, умею стирать и гладить любые самые сложные вещи.
— Ты живёшь один, — говорила я, — у тебя много работы, я буду заботиться о тебе, как заботилась о папе.
Удивление в его глазах сменилось ожиданием развязки: то ли это розыгрыш, и я прикидываюсь дурочкой, то ли таковой и являюсь.
— Ты не хочешь? — спросила я.
— А ты не думаешь, — ответил он вопросом на вопрос, — что у меня есть женщина?
— Которая стирает и убирает? Так уволь её! Я буду делать всё бесплатно!
Он онемел.
— Ты имеешь в виду домработницу, так ведь? — уточнила я.
— Нет, — пришёл он в себя, — жену.
— Да нет у тебя никакой жены!
— Откуда ты знаешь?
— Я же её ни разу не видела!
Антон так захохотал, что я тоже не выдержала, хоть и не знала, над чем смеюсь.
Когда мы успокоились, он опустил голову, помолчал, а потом произнёс:
— Мне кажется, я к тебе привязался.
— Правда? — удивилась я.
— Правда. — И он посмотрел на меня очень серьёзно. — Но ты такая глупышка, что я просто не представляю, как с этим быть.
Я потупила взгляд. Я не знала, как расценивать его слова. Обижаться мне не хотелось, да и не очень-то я это умела. И произнёс их Антон вовсе не обидным тоном, а даже как-то ласково…
— Вот побудь моим папой, повоспитывай меня, — сказала я и посмотрела на Антона.
— Хорошо! — ответил он неожиданно легко.
— Правда? — обрадовалась я. — Прямо сейчас?
— Прямо сейчас, потому что идти мне некуда, уже второй час ночи, и метро закрыто.
— Ура-а-а-а, — тихо проскулила я, глядя счастливыми глазами ему в глаза.
Я принялась убирать со стола и мыть посуду.
— Ура-а-а, — напевала я себе под нос, но иногда не выдерживала и при взгляде на Антона взвизгивала: — Ура-а-а!
Он смеялся и качал головой.
— Сейчас я тебе постелю, где ты ляжешь? — Я уже стала деловитой, заботливой хозяйкой дома. — Ты можешь лечь в гостиной на диване, можешь в родительской спальне, а можешь в моей комнате, я там уже год не живу, я сплю у мамы с папой.
— Ну и задачка, — сказал он. — Где посоветуешь?
— У родителей очень хорошо спится. Ты можешь лечь со мной, мы без мамы всегда спали с папой вдвоём.
Он усмехнулся:
— Ну что ж, если я должен быть твоим папой, пусть будет так, как было у вас.
* * *
Доре я рассказала по телефону всё на следующий же день.
— Ну, ты даёшь! — сказала она, — и что, вы спали вместе?
— Да! Только не так, как с папой.
— А как?!
— Под разными одеялами.
— И он не приставал к тебе?
— Нет, не приставал! — Сказала я с гордостью, хотя, скорей всего, это было очко не в мою пользу. Но я гордилась Антоном.
Прошло несколько недель. Мне нравилась наша жизнь — мы жили на два дома: то у меня, то у Антона.
Я обожала его. Мне было бесконечно интересно с ним.
Сколько себя помню, я всегда проявляла жадность ко всему новому и неизвестному. Я была ненасытной девочкой — меня увлекало всё и вся. Мой любимый вопрос был: «почему?» — я должна докопаться до всех корней и деталей. Моя любимая реплика: «расскажи!» — я должна немедленно узнать то, чего ещё не знаю. Я буквально пиявкой присасывалась ко всем, кто казался мне хоть чем-то занятным.
С Антоном мне было ещё и привычно — словно вернулись времена беззаботного детства,
