Джорджина Форсби - Только этот мужчина

— Я хочу девочкам только добра, впрочем, как и прежде. Если бы это было не так, я не оставила бы их в родильном доме, а взяла с собой, и они бы росли, как и я, без отца и в нищете. Тогда я была молода, но смогла понять, что вряд ли дам им счастливое детство. — Глядя мимо Джона, словно окунувшись в прошлое, она продолжала: — Знаешь, мой отец бросил мать, когда она забеременела. И с тех пор он даже ни разу не поинтересовался ее судьбой. Она время от времени предлагала меня разным людям на удочерение, но ей с этим не повезло.

— Евгения вроде бы имела трезвую голову. Но какой матерью она стала тебе? Только мучила тебя и страдала сама. Подумай об этом, Палома.

Джон разбирался в человеческих взаимоотношениях. Но он не понимал одной вещи: мать Паломы действительно любила ее отца. Для Евгении Далтон не существовало других мужчин. Плохо приспособленная к жизни, она выбивалась из сил, зарабатывая на хлеб. Хваталась за любую работу, трудясь день и ночь. Дочку она оставляла с няней. Может быть, еще и поэтому у них не сложилось теплых отношений и взаимопонимания.

Мать как будто и не была черствой женщиной, но никогда не проявляла любви к ребенку, которого считала причиной всех своих бед. Палома выросла, твердо усвоив, что отец бросил мать из-за нее и что одним своим рождением она уже виновата в несчастной, нищенской жизни матери.

Все это и заставило Палому отказаться от детей.

— Она тоже страдала, — заключила Палома. — Но так или иначе, все это в прошлом. — И, поколебавшись, она все же не удержалась и спросила: — Когда ты получил мое письмо, ты сразу поверил мне?

Глаза Джона были непроницаемы.

— Что ты мать детей? Да, после того как проверил факты.

— А что это твои дети? — Зачем-то ей нужно было это знать.

Желваки нервно заиграли на его скулах.

— Да. — Он помолчал и затем продолжал невыразительно: — Ты была девушкой. Они родились через девять месяцев после той ночи. Я не сомневался, что они мои.

Что он почувствовал, когда узнал, что удочерил собственных детей? Но одного взгляда в бесстрастные глаза Джона Паломе было достаточно, чтобы понять, что ей не удастся проникнуть в эту тайну. Кроме того, она не вполне доверяла его рассказу. Больше пяти лет назад, еще до того, как она начала разыскивать детей, кто-то старательно запутал документацию о происхождении близнецов. Если это был не Джон, то кто и зачем?

Палома не знала этого, и трудно было предположить, удастся ли ей узнать. Поэтому она кивнула, соглашаясь, будто подробности ее не интересовали, и сказала:

— Я сделала то, что хотела: увидела девочек и убедилась, что им хорошо. — Скользнув взглядом по лицу Джона, сохранявшему бесстрастное и жесткое выражение, и облизав пересохшие губы, она вдруг отчаянно выпалила: — Я хочу быть с ними рядом!

Джон удивленно поднял брови.

— Ты говоришь так, будто мы с Анной украли их у тебя. Ты же сама отказалась от них.

Лицо Паломы исказила гримаса.

— А это было очень кстати для тебя, не так ли? Анна не могла иметь детей, и, несмотря на это, ты получил детей. — Своих детей!

— Что ты имеешь в виду? Что я намеренно…

— Зачал их, это ты хочешь сказать? — Справившись с собой, она продолжала уже более спокойно: — Не волнуйся, я знаю, что это не так. Извини, я наговорила глупостей, но ведь меня можно понять. Неужели так странно, что я хочу быть рядом со своими детьми? Ты можешь думать, что я недостойна воспитывать их, но клянусь, что никогда, ни за что в жизни не доставлю им страданий намеренно.

Внезапная слабость охватила Палому. Она подавила нервный зевок и умоляюще взглянула на Джона. Он понял ее и саркастически улыбнулся.

— Я, пожалуй, пойду. До свидания, Палома.

— До свидания, — ответила она, стараясь придать голосу нотку вежливости.

По злорадному огоньку в его глазах Палома поняла, что ей это плохо удалось.

Палома смотрела ему вслед, и взгляд бессознательно скользил по широким плечам и стройным бедрам. Захлопнув за ним дверь, охваченная странным чувством, она легла на спину, раскинув руки в стороны, поглаживая гладкое и холодное дерево пола с замершим в груди дыханием. Она лгала самой себе, когда думала, что не помнит его ласк.

…Джон был нежен, его руки — внимательны и неторопливы — вот первое, что почувствовала девушка, проснувшись. Палома была ошеломлена, казалось, все ее тело восторженно пело. Она даже не вспомнила об Анне. Удивительное чувство, охватившее ее, затмило весь мир.

Темнота скрывала Джона, но она не боялась. Палома сразу узнала его. Скорее даже его запах. От него исходил какой-то едва уловимый мужской запах, который и теперь лишал ее рассудка. А в ту ночь он смешался с привкусом вина.

Это неожиданное пробуждение было именно таким, о каком Палома мечтала все душные летние ночи напролет. Еще почти ребенок, неопытная девушка, она интуитивно понимала, что такое лихорадочное и всепоглощающее чувство у мужчин не может длиться долго, но, несмотря на это, проснувшись в его объятиях, не в силах была сопротивляться желанию.

Его губы приказывали уступить без сопротивления. Тело Паломы отвечало на ласки. Долгожданное возбуждение затуманило рассудок и раздвинуло рамки морали, стеснявшие ее. И безропотно идя на поводу страсти, в сочетании с чарами первой любви, она сдалась, не раздумывая.

Губы, припавшие к груди девушки, заставляли ее трепетать, но не от страха, а от наслаждения особенной сладкой болью, пронзавшей тело. Она плотно прижималась к сильному, гибкому телу разгоряченного мужчины, прося еще больших ласк. Незнакомое напряжение мужской плоти не испугало ее; инстинктивно возникло ответное движение, и холодок пробежал по каждому нерву.

— Дорогая моя, — произнес Джон, — сколько в тебе нежности…

При воспоминании об этом сердце Паломы сладко заныло. В голосе Джона было столько любви, восторга, благодарности.

Оглядываясь теперь назад, Палома, уже несколько более опытная в любви, вспоминала бесконечную нежность, с которой он подготовил ее тело к главному и потом овладел им одним сильным и осторожным толчком.

Она не почувствовала боли. Все внутри нее затрепетало, принимая любимого, готовое содрогнуться от сильнейшего, желанного потрясения. И она раскрылась для него.

Вначале он медлил и сдерживал себя, но наконец, не в силах больше бороться с природой, застонал и задвигался в свободном ритме… Но последняя преграда еще оставалась. Как она желала лишиться ее. Жалобные стоны срывались с губ, пока Джон внезапно не вскрикнул и их тела не слились воедино. Сильнейшие судороги экстаза охватили его. И неожиданная мысль молнией пронеслась в ее мозгу: Боже, как поздно это произошло с ней.