Делла Спринг - Однолюбка

Поскольку ближе всего находилась спальня, он пошел к аппарату у кровати. Включил лампу на ночном столике и улыбнулся «Маленькой деве», терракотовой статуэтке, тоже изваянной Санчо Хуаресом. Ред любил эту фигурку. Она изображала девушку, формы которой еще сохранили некоторую угловатость подростка, но женщина в ней уже угадывалась. Самым пленительным была линия затылка, переходящая в длинную спину и заканчивающаяся прелестными округлостями. Санчо Хуарес ни за что не хотел расставаться с оригиналом и только под давлением Реда согласился сделать единственную копию.

Ред поднял «Маленькую деву» и, как всегда, с любовью задумчиво погладил ее по спинке. Потом повернул лицом и улыбнулся своей миниатюрной подружке.

Улыбка погасла. Этот нос! Как будто маленькая песчаная лисичка нюхает утренний воздух.

Боже мой, что за совпадение! Это ее лицо!

Он сам не понимал почему, но ему захотелось смеяться. Внезапно смешались и просветление, и скепсис, и странное ощущение счастья…

В первую же очередь — безмерное удивление.

Сколько лет он спал рядом с Мэри, поглаживал ее, думая о чем-то своем, ласкал глазами, разговаривая по телефону, потому что ему нравилась эта нежная невинность…

Он неожиданно встал. Нужно побыстрее рассказать Мэри, она наверняка, как и он, найдет ситуацию забавной.

Когда он постучал в дверь, Мэри крикнула: «Минутку!», вылезла из «джакуззи», установленного, подобно ваннам в Древнем Риме, посреди комнаты, неторопливо надела махровый халат, входивший в число услуг, предоставляемых этой конюшней класса люкс, и отвернулась от двери, глядя в окно.

— Входите!

Кто-то вошел, и так как она полагала, что это Педро с вином, то сказала только:

— Спасибо. Поставьте на стол, пожалуйста.

Она услышала, как что-то поставили на стол.

— Есть еще пожелания, сеньора? — спросил голос, который она успела хорошо запомнить и который принадлежал определенно не Педро.

Она резко повернулась, еще плотнее запахнув халат. Перед ней стоял Ред, на сей раз по-домашнему, в джинсах и водолазке.

— Нет, — сдавленно сказала она.

— Да, — возразил он и внезапно понял, почему пришел. Конечно же, не из-за маленькой статуэтки. — Да, — повторил он, подошел, обнял и поцеловал.

Руки его оказались точно такими сильными, как она себе представляла, поцелуй — таким требовательным и волнующим, как она того и боялась.

«Джошуа», — напомнила она себе и оттолкнула его.

Ред удивленно на нее взглянул и позволил ей снова отойти к окну.

Она отвернулась от него. Если в нем есть хоть капля такта, он уйдет.

Такта не оказалось.

— Ты ведь тоже этого хочешь, — услышала она голос, чья бархатистая глубина приводила ее тогда, еще подростка, в то состояние, в котором сейчас, став женщиной, она уже могла разобраться. Ред Стоун — или «Сын Аризоны» — страшнее черта, одного голоса достаточно… Этот мужчина был соблазном во плоти.

«Джошуа, — взмолилась она. — Почему ты не можешь меня удержать?» Джошуа был человеком страстным, но страсть его распространялась на все — на жизнь, на искусство, время от времени — на других женщин, в какой-то мере — на нее, поскольку она была его соратницей. И к тому же сейчас она поняла, что Джошуа воздействовал на ее интеллект, Ред же — на ее тело, и оно ему, кажется, подчинялось. Как будто бурные страсти шестнадцатилетней девочки требовали реализации в теле женщины. Никогда еще Мэри не доводилось испытывать столь непреодолимое влечение.

И как ей вообще удалось пережить этот день рядом с Редом? Вероятно, только благодаря массе интеллектуальной ерунды, которую она наболтала и передумала. Но сейчас она была не в состоянии воздвигнуть между ними преграду. Он смел все препятствия, неожиданно войдя в комнату и не дав ей времени вооружиться.

Да, он был здесь. Но к ее жизни это не имело никакого отношения.

— Я однолюбка, Ред, — сказала она, не поворачиваясь.

Он негромко рассмеялся.

— Тогда не вижу проблем. Я в единственном числе. А где другой?

— В Фениксе.

— Собираешься за него замуж? — продолжил он расспросы.

— Я… я не знаю.

— Ты меня хочешь? — снова спросил он.

Как для него все просто! Она медленно повернулась и увидела, что он успел сесть в кресло и разглядывал ее так, словно у него была уйма времени.

— Ты же знаешь, что я не уйду, не так ли? — констатировал он, поглаживая маленькую терракотовую фигурку. — Мы можем, конечно, дискутировать всю ночь.

Она улыбнулась.

— Ты не привык, чтобы женщина колебалась, правда?

Он ответил на ее улыбку — без всякой задней мысли, с типично мужским высокомерием.

— Нет. Я, собственно, выхожу на сцену только тогда, когда уверен в успехе.

— И ты уверен в успехе?

— Да… Я чувствую, что ты так же думаешь и того же хочешь, что и я. Ты не замужем, и я ни с кем не связан. То, что произойдет этой ночью, касается лишь меня и тебя. Мы живем в двадцатом веке, мисс Мэри Вигэм, и ты эмансипированная женщина.

Мэри подошла поближе и села в другое кресло.

— Ну почему мужчины всегда говорят одну и ту же чушь, когда хотят соблазнить женщину? — Она чувствовала себя свободнее, пока могла вести дискуссию. Это отвлекало ее от требований собственного тела.

— Да, — без всякого смущения согласился он. — У большинства женщин таким образом можно добиться успеха… — Он протянул ей маленькую фигурку. — Ты ее знаешь?

Мэри покраснела.

— Откуда у тебя «Маленькая дева»?

— Купил. Если он тебя видел, мне ты тоже можешь доставить такую радость.

— Санчо Хуарес — художник! — вскипела она.

— А я кто? — Он встал, схватил воображаемую гитару, упал на колено и пропел первые строки из «Прекрасной женщины».

Ему даже микрофон не нужен, признала она, закрыв глаза. Невероятный голос!

В ней нарастала злость. Самоуверенный хвастливый паяц, распускающий перья, как павлин, чтобы песнями заманивать в постель бесчисленных Апалач! Разве она, Мэри, — из подпевающей группы, а он — «Сын Аризоны»?

Она недобро усмехнулась и посмотрела ему в глаза. Но в его лице не было ничего мягкого или просящего. Оно казалось решительным и холодным, и только глаза горели.

— Мэри, я хочу видеть эту спину — сейчас, когда ты стала взрослой женщиной! Если ты откажешь, я буду преследовать тебя по всей Аризоне… или по всем Штатам.

— Ты знаешь, к чему это приведет? — засомневалась она.

— С Хуаресом ведь это ни к чему не привело, или я ошибаюсь?

— Тогда мне было четырнадцать, я надевала гимнастическое трико, а Санчо не умел петь, — попыталась она свести все к шутке.