Джан Макдэниел - Подарок

Открыв ворота, он отступил на шаг, чтобы пропустить замызганную красную «тойоту» на свою территорию. Но машина не двинулась с места. Дверца открылась, и вид каскада светлых волос обжег его душу. Дверца тут же захлопнулась, и машина, быстро набрав скорость, скрылась во тьме.

Растерянно глядя ей вслед, Ярдли проговорила:

— Селли не должна была так делать.

Одета она была в старые вылинявшие джинсы, фланелевую рубашку и лыжную куртку нараспашку, на ногах потрепанные теннисные туфли. В этой старой одежде она напомнила ему того неудачливого взломщика, который несколько недель назад повис у него на изгороди, ничего и не укравшего, только умудрившегося присвоить его сердце.

— Нечего страшного, не беспокойся, — сказал он, обнимая ее за талию. Руки она держала в карманах, но от объятий его не устранилась. — Я отвезу тебя домой, как только ты захочешь. Пойдем в дом. Замерзнешь, уже подмораживает. Я сварю кофе. Лучше пройти со двора.

И он повел ее к тем дверям, через которые она впервые попала в его дом.

— Давай твою куртку.

Ярдли стояла лицом к нему, ее широко открытые глаза были полны скорби и безнадежности, и это ранило Саймона в самое сердце.

— Забудь про кофе. Я на минутку, — сказала она.

Он помог ей снять куртку и повесил на вешалку у дверей. Она стояла, следя за ним, и выглядела глубоко расстроенной. Он понимал, что ей что-то от него нужно, иначе она не приехала бы. Но что? Чего она ждет? Надежды? Утешения? Ухаживания?

Внезапно его охватил гнев. Он вспомнил, как покойны и счастливы были они во время последней своей встречи здесь. А теперь эта идиотская опухоль грозит уничтожить все, что между ними было. И вдруг он понял, что злится даже не на Бога и не на эту опухоль, а на себя. Он боялся прикоснуться к ней, боялся, что она оттолкнет его, если он попытается обнять ее. А может быть, именно этот его страх и ненавистен ей больше всего?

— Пойдем в гостиную, — предложил он.

Ярдли последовала за ним, но, войдя, не села.

— Прости, я на минуту…

Сам удивляясь тому, что решился отойти от нее, когда она здесь, рядом, Саймон включил стереосистему. Мелодия старого рока прервала безмолвие дома. Он вернулся к Ярдли, взял ее руки в свои.

— Боже, какие ледышки, — прошептал он, пытаясь отогреть в своих горячих ладонях ее маленькие холодные пальцы.

— Зачем ты завел музыку?

— Потанцуй со мной, Ярдли.

— Танцевать? Нет, это последнее, что мне хотелось бы сейчас делать.

— Но ты ведь любишь танцевать. Помнишь, как мы танцевали в загородном клубе?

Он обнял ее и начал медленно танцевать, хотя музыка была достаточно быстрой. Она тоже сделала несколько шагов, такая нежная и хрупкая в его руках. Нет, он не отпустит ее, он не позволить ей оставить его!

Но вот мелодия кончилась. Ярдли подняла к нему лицо.

— Загородный клуб, танцы… Все это было сто лет назад, как мечта…

— Мечты сбываются. Ты ведь сама говорила мне это.

Подняв руку, Саймон прикоснулся большим пальцем к нежном местечку у нее на горле и погладил атласную кожу. Она не отстранилась, но он почувствовал ее напряженность.

— Прошу тебя, не прикасайся ко мне.

— Я хочу ощущать тебя, хочу быть с тобой, бэби, и чтобы все было как прежде. Ничто не может изменить этого.

Она опустила глаза.

— Нет, Саймон. Ты не должен. Мне нечего тебе дать. Я пришла только затем, чтобы объяснить тебе, что я чувствую. Пожалуйста, не сердись на меня.

Его руки приблизились к вороту ее рубашки. Он прикоснулся к верхней пуговице и расстегнул ее.

— Ярдли, я с ума по тебе схожу.

Его пальцы принялись за вторую пуговицу, и тогда она схватила его за руку. Он замер, глядя на ее пальцы, пытающиеся оттащить его руку. Напряженный взгляд Ярдли был направлен туда же, на их руки, затем они посмотрели друг другу в глаза.

Голос его прозвучал низко и хрипло:

— Не отстраняй меня. Я хочу тебя, Ярдли, хочу прямо теперь.

— Я не могу, Саймон! — В ее возгласе прорвалась гневная и в то же время с налетом отчаяния нотка.

Саймон ответил ей со слабой провокационной улыбкой:

— Нет, ты можешь, дорогая. Я знаю, что ты можешь. Разве ты сейчас стала другой? Ты ведь та самая женщина, которая любит карнавалы и ярмарки, и детские праздничные развлечения, и творить любовь.

Замерев, она уронила руки. Саймон воспользовался этим, расстегнул все остальные пуговицы и распахнул рубашку, под которой оказался изящный белый кружевной бюстгальтер. Прижав ее к своему сильному телу, он нащупал у нее на спине застежку и расстегнул.

Теперь она стояла перед ним, обнаженная по пояс, и, хотя в комнате было тепло, тело ее покрылось гусиной кожей. Склонив голову, Саймон целовал ее плечи, грудь, жадно вдыхая аромат весенних цветов, который источало ее тело. Она все еще была напряжена, но он не останавливался, он продолжал ласкать и целовать ее, и она не отстранялась.

Он вел себя как человек, который ни в чем не сомневается, она чувствовала, что он не жалеет, а любит ее, во взгляде его не было и намека на ту холодную, отчужденную и потому унизительную жалость, которую она успела уже узнать по взглядам других людей. Он вел себя, как соскучившийся по своей женщине любовник. Руки ее почти против воли поднялись, и она запустила пальцы в его пышные волосы. И вот он почувствовал, что ее нервное напряжение спадает, сменяясь расслабляющей чувственностью.

Когда он оторвался от ее упоительного тела и взглянул ей в лицо, то увидел, что синие глаза посветлели, и хотя в них стоял еще страх, но уже начали пробиваться искорки страсти.

— Ты не замерзла? — спросил он.

Она кивнула.

— Да, что-то никак не могу согреться.

— Пойдем наверх.

— Если хочешь…

Он подхватил ее на руки и понес к лестнице.

— В постели тебе будет гораздо теплее.

Войдя в спальню, он поставил ее на ноги, быстро откинул одеяло и усадил ее на край матраса. Потом взял одеяло и набросил его ей на плечи, соорудив нечто вроде палатки или плаща.

Затем снял с нее теннисные туфли.

— Ой, Саймон, они такие некрасивые…

— Зато в них удобно.

Помолчав, она грустно сказала:

— Нет, мы не можем вести себя так, будто ничего не случилось.

Он поставил ее туфли на пол.

— В таком случае, пусть это будет последний раз. Ведь ты же не откажешь мне в этом, нет? Тогда у меня будет что вспоминать, когда ты все же оставишь меня.

— Я оставляю тебя не из-за каприза. Боже, Саймон, неужели ты думаешь, что твоя любовь может спасти тебя от всей тяжести того, что потом… впоследствии…

Он снял с ее ноги белый носок и положил ступню себе на колено, массируя ее узенькую подошву.