Ульяна Соболева - Джокер

- Ну я не судья, не следователь. Я не смотрю на своих пациентов, как на подсудимых или заключенных. Для меня они больные люди, которых нужно лечить. Поэтому я не выношу приговоров, вердиктов и обвинений. Я занимаюсь своей работой.

- Но вы считаете этого пациента способным на убийство?

- А почему вы говорите в настоящем времени? Разве Туманов не погиб несколько лет назад?

- Случайно. Наверное, так удобней говорить о ком-то - в настоящем времени. Ну и ваше мнение. Оно же не изменилось?

Врач снял свои круглые очки и протер их платком в клетку. Очень тщательно протер. Каждое стекло по отдельности, и снова надел.

- Костя пережил огромную трагедию. После такого любой человек мог бы впасть в серьезную и глубокую депрессию. Но у него на эту депрессию не было времени. Его швырнули из одного кошмара в другой. Ему приходилось справляться с ужасной потерей и защищать себя от несправедливого обвинения. Когда он вошел в стены этой больницы, он не был способен на убийство.

- То есть вы считаете, что Костя Туманов не убивал свою семью?

Я старалась не нервничать. Старалась справляться со своей ролью журналистки, которая проводит расследование по старому нашумевшему делу.

- Знаете, наша система правосудия далеко не всегда ищет, кто прав, а кто виноват. Иногда она ломает того, кто больше всего подходит на роль виноватого, чтобы закрыть дело как можно быстрее. Тем более, когда подозреваемый не в силах за себя постоять, не имеет связей и денег.

Я откинулась на спинку стула, делая пометки в блокноте.

- Но ведь он был болен? Вы же не держите здоровых пациентов?

Врач усмехнулся и снова внимательно посмотрел мне в глаза.

- А что, по-вашему определению, значит «болен»? Психиатрия - очень тонкая наука и не изучена до конца. Я могу сказать, что девяносто девять процентов людей из тех, с кем я общался, вполне могли бы стать пациентами нашей клиники.

- Но вы же лечили его, а значит, был какой-то диагноз.

- Конечно был. Диссоциативное расстройство личности, которое приводило к психогенной амнезии.

- Что это значит? – я подалась вперед, чувствуя легкие покалывания вдоль позвоночника.

- Это значит, что пациент страдал раздвоением личности. Когда происходит такое страшное горе, не все люди могут справиться с ним сами. Особенно если они находятся в полной изоляции и в одиночестве.

- И в чем это проявлялось?

- Пациент разговаривал сам с собой. Изначально про себя, и мы видели, как он шевелил губами и активно жестикулировали руками, а после - и вслух…он не просто беседовал, а вел полноценные диалоги. То есть задавал себе вопросы и сам же отвечал на них. Затем при наших беседах я начал замечать, что далеко не всегда передо мной сидит Константин Туманов, все чаще я вел беседы с его другом – Адамом Гордеевым.

- Его кто-то навещал?

- Да, пару раз приезжал этот самый Гордеев, я сам давал разрешение на посещения именно этого человека. Он писал письма своему приятелю, привозил передачи. Хороший парень. Обладал потрясающей харизмой и располагал к себе. Жаль, был тяжело болен.

- Чем? - я стиснула пальцами столешницу.

- Последняя стадия онкологии. Ему не так много оставалось, и со временем длительные поездки начали даваться с трудом.

- А что говорил сам Туманов по поводу обвинения? Он смирился?

- Нет. О, нет. Он анализировал каждую секунду и мгновение. Ситуация его не отпускала. Он продумывал каждый шаг участника этой трагедии, расписывал на бумаге и показывал мне. Вы знаете, он же был гением. Мог решить в уме самую сложную математическую задачу, сложить и разделить такие числа, от которых у вас зарябило бы в глазах. Он ремонтировал наши старые железяки, устанавливал новые программы.

- Вы записывали ваши разговоры?

- Конечно. Я записывал. Как и с любым другим пациентом.

- А можно на них взглянуть?

- К сожалению, нет. Архив сгорел несколько лет назад.

- Если вы считали, что Туманов страдал психическим расстройством, зачем вы выписали его из клиники?

Врач достал из ящика стола мешочек с очищенными грецкими орехами.

- Будете?

Я отрицательно качнула головой, и он зашуршал целлофаном, развязывая мешок.

- Я и не выписывал. Ему отказали в повторном слушании. Адвокат больше не захотел его вести, а государственный написал прошение, но получил отказ. Кстати, думаю, адвокат мог бы многое вам рассказать о том деле. Хотя, сейчас он довольно известный. Вряд ли станет ворошить прошлое.

- Вы говорите, что Туманов был не опасен, а вам известно, что при побеге он убил своих конвоиров?

- Заметьте, я сказал, что не опасным он вошел в стены этого здания. И да, убил. Жестоко убил. Если бы он был жив, я бы охарактеризовал его, как жестокого и хладнокровного преступника, опасного для общества. У Туманова было обостренное чувство справедливости. Я бы сказал - фанатичное. Именно оно и беспокоило меня всегда.

Я задала еще несколько вопросов о Косте и собралась уходить. Я хотела немедленно поговорить с Димой, надеялась, что он расскажет мне о том деле. Ведь он был адвокатом Туманова и ему, наверняка, известны все подробности. Я встала из-за стола, поблагодарив врача, а потом вдруг неожиданно для себя спросила:

- А его можно было бы вылечить?

- От чего? От обостренного чувства справедливости?

- Нет, - я нахмурилась, - от его заболевания.

- Как я вам и сказал, психиатрия - это неизведанная бездна. Что-то мы изучили, что-то до сих пор неподвластно нам. Я бы не сказал, что излечение возможно…но долгая ремиссия - очень даже. Наверное, помимо соответствующего медикаментозного лечения, покой, семья, любовь женщины, дети. То, что лечит любого из нас - счастье. То, чего у него никогда не было. Люди лечат людей и…они же их и калечат. Вот такой круговорот природы.

Я направилась к двери, когда он вдруг окликнул меня:

- Подождите. Одну минутку. Ответьте на один вопрос…Зрение ни к черту. Я все пытался сосчитать… он мне писал, что у вас на носу восемь веснушек. Их восемь?