Элис Маккинли - По дороге к звездам

Сэм, нашарив наконец в сумке ключ, отворила дверь. Девочка улыбнулась и вошла.

– А здесь еще есть рыбки учителя и ученики. А там, далеко…

Приличная дорога уходила вверх, к шоссе, а щебневая заворачивала вниз, к мосту. Так, судья сказал, что туда идти не нужно. Сэм еще раз развернула набросанный на листке план местности. Дом Канингенов определенно должен был быть где-то левее. Старая сосна, старая сосна. До поворота и сразу в сторону заправки.

– Уф. – Сэм в изнеможении опустилась на валун, по счастливому стечению обстоятельств оказавшийся в нужное время в нужном месте.

Эта затея нравилась ей все меньше и меньше. Когда коллеги рассказывали, что Канингены живут у черта на куличках, Сэм по неопытности недооценила их предупреждений. Ее легкомыслие отчасти объяснялось прекрасной погодой, а отчасти хорошим настроением. Занятия в школе прошли отлично (как легко работать, если точно знаешь, что делать), все остались довольны. Создалось обманчивое впечатление, которое условно можно было бы назвать морем по колено, некий духовный подъем и жажда деятельности. Вот Сэм и решила не откладывать дело Кевина в долгий ящик. В конце концов, она обязана хотя бы знать, как выглядит его отец. Ведь ее могут вызвать на заключительное слушание – и что тогда? «Здравствуйте, вы не знаете, как выглядит Ричард Канинген? Очень нужно его найти, не поможете мне? Могу сказать только, что ходит в кожаной куртке и ездит на мотоцикле».

Однако с каждым шагом Сэм понимала, что совершила ошибку. Нельзя идти в дом Канингенов в модельной обуви и белом костюме. Первое может привести к перелому ног, второе к уничтожению собственно самого предмета, то есть костюма. Это начинало доставать: щебень, щебень, песок, щебень, щебень, песок. Каблуки проваливались и, вероятно, уже собрались ломаться – хотя бы просто от обиды на такое решительное обращение. Ноги болели, хотелось сесть, но нового валуна видно нигде не было. Кругом лес.

Склон уходил вверх. Сэм развернула листок. Итак, сейчас она идет по старой дороге, потом нужно свернуть и идти без дороги вообще до сосны. Или это свернуть у сосны? Тут Сэм еще пришло в голову, что она может держать план вверх ногами.

– Отлично, теперь я здесь заночую, потому что заблудилась окончательно и дороги назад не найду так же, как этого треклятого дома!

Сэм еще раз внимательно осмотрелась. Взгляд ее зацепился за куст шиповника, непонятно откуда взявшийся посреди леса. Ага, а может, тут раньше жили? Тогда сюда и свернем. Сэм сошла с дороги почти наугад и, к удивлению своему, увидела вдалеке рыжевато-зеленый вагон без колес, приспособленный под дом. Рядом стоял летний столик и два стула, мотоцикл сиял на солнце черным, вероятно недавно крашенным, бензобаком. Оно! Это оно! Сэм готова была запрыгать от счастья. Нашла! Но тут же встал новый вопрос. Что она теперь скажет? Раз уж мотоцикл здесь, значит, по меньшей мере сам хозяин дома.

– Здравствуйте, извините за вторжение, я новый школьный психолог и очень хотела бы с вами познакомиться… – попробовала Сэм, но тут же сама себе улыбнулась: так приходят просить об одолжении, а ей нужно показать…

А, собственно, что ей нужно показать? Вот с этого и имеет смысл начать. Сэм на мгновение задумалась. Судьба мальчика почти решена, отца, похоже, такой исход дела устраивает. Но все равно как-то не по себе. Острое ощущение совершающейся серьезной ошибки преследовало Сэм с первого дня, с того самого дня, когда она открыла синюю папку, увидела фотографию Кевина и услышала от Джессики его историю. Нужно попробовать. Поговорить с этим Ричардом в последний раз. Мальчику нужен отец, и только отец. Как он может вот так просто бросить собственного сына? Сэм достаточно повидала за свою школьную практику: работала с разными детьми и с разными родителями. Если ребенок действительно не нужен родителям, то его отдают органам опеки сразу после родов, а в остальных случаях… Сэм не знала, что и думать, поскольку в остальных случаях даже законченные пьяницы в редкие моменты отрезвления все же держатся за семью, за детей в первую очередь, видя в них будущую поддержку в грядущей старости. А здесь совсем ничего не понятно, ведь была абсолютно нормальная семья. Люди не выбрасывают на улицу детей просто так. Нет, следует пойти и разобраться самой. И Сэм уверенно зашагала к вагончику.

Однако, по мере того как она подходила, уверенность таяла. Во-первых, музыка. Тяжелый рок грохотал так, что хотелось заткнуть уши. Это еще не доходя до самого дома. Во-вторых, вблизи стало видно, в каком запущенном состоянии находится сие печальное пристанище. Вагончик (задняя часть трейлера) когда-то, по всей вероятности, был зеленым, но краска облупилась больше чем на половине поверхности. Дожди сделали свое дело, и в некоторых местах железная обшивка уже начала ржаветь. Летний столик покосился и почти сгнил. Рядом с вагончиком валялись битые пивные бутылки, алюминиевые банки, упаковки от обедов быстрого приготовления и другой мусор. Никто не убирал здесь лет сто. Было страшно. А вдруг эта жертва несчастной любви сейчас в нетрезвом состоянии– Сэм поежилась: никогда не знаешь, как пьяный может отреагировать на появление в его доме нового человека. Кричать здесь бесполезно: все равно никто не услышит, а убегать на каблуках не очень-то удобно. И еще эта ужасная музыка, наводящая на мысли о падении человеческой цивилизации. Сэм снова остановилась. Нет, правда, а если этот человек сейчас кинется на нее с ножом или хотя бы с бейсбольной битой? Долг службы уж точно не обязывает ее бросаться грудью на амбразуры. С какой стати она должна рисковать своей жизнью? Тем более мальчика, скорее всего, нет дома. Но снова где-то внутри зашевелилась совесть, вяло так зашевелилась, однако очень даже ощутимо. Ради Кевина. Она обязана ради мальчика. А если бы это был ее ребенок– И Сэм, достав на всякий случай из сумочки сотовый, побрела к двери вагончика.

Музыка гремела так, что все другие звуки словно перестали существовать. Внезапно Сэм пришла в голову мысль о нападении. Действительно, сейчас ничего не стоит подкрасться к ней сзади, можно даже не стараться заглушать звук шагов, все равно предполагаемая жертва ничего не услышит. Сэм испуганно обернулась – никого. И куда тебя несет?! Сердце отчаянно забилось, руки задрожали. Уйти, пока он не видел? Но ноги уже шли сами, словно кто-то запустил компьютерную программу. Рука коснулась шероховатой поверхности двери вагончика: раз, два, три. Костяшки пальцев, три раза ударившие по железному листу, казалось, не произвели никакого звука. Сэм постучала еще раз и опять себя не услышала. И снова инстинкт самосохранения подсказал легкий выход: честно пришла, честно попробовала помочь, ну не получилось, ну что же теперь сделаешь? Никто не осудит, никто не посмотрит косо на человека, попытавшегося самоотверженно выполнить свой долг. Но внутри от этих мыслей стало как-то погано, и Сэм, превозмогая страх, постучала еще раз, уже гораздо сильнее. К ее удивлению, дверь довольно громко скрипнула и отворилась. Тяжелые напряженные звуки вырвались наружу, словно смертоносные духи из склепа. Сэм даже показалось, будто кто-то невидимым движением попытался вытолкнуть ее. Музыка била по ушам, давила на плечи, стремительная какофония проникала в самое сердце. Только больной человек может слушать подобные вещи. Эта музыка, подобно разрушительному торнадо, вторгалась в душу, выворачивая наизнанку привычные представления о красоте и гармонии, разбивая вдребезги все прежние понятия о звуках и их сочетаемости. Эта музыка, пришедшая, вероятно, из-за той едва ощутимой внутри нас грани, которая отделяет разум от безумия. Нет, такую не может слушать нормальный человек. Скрежет, визг, грохот барабанов, Сэм сама не заметила, как закрыла уши ладонями. Входить внутрь не хотелось, но она уже решила, что сделает это, и потому толкнула дверь сильнее: та распахнулась настежь.