Паскаль Лене - Анаис

Когда тебе пятьдесят и больше, нужно играть свою роль как можно лучше и радоваться тому, что у тебя еще есть какая-то роль. Выбора уже нет. Великие решения теперь остались далеко позади: те, что приняли мы сами, и те, что приняли за нас «повороты судьбы». В конце концов время исполняет некоторые из наших желаний, но потом дает нам то, чего больше не хочется, подсовывает награды, которые вызывают лишь улыбку.

Вот я уже немало лет «признанный» писатель. Когда какой-нибудь женский журнал просит меня оценить для читательниц (само собой, «художнически») тонкие прелести новых духов, я не ломаюсь. Говорю то, что от меня хотят услышать, и самое странное, все это печатают. Не знаю, чего мне больше не хватает: самолюбия или, напротив, смирения. Точно одно: мне не хватает веры. Мир, в котором я живу, едва ли меня забавляет. Наступающие времена похожи на бородатый анекдот. Вы станете разуверять меня с помощью революционных технологий, Интернета и компьютеризации как средства спасения человечества? Еще никогда не удавалось так успешно делать из нового старое, еще никогда не осуществлялось столько устаревших идей на столь сложном оборудовании. Посредственность, глупость, некомпетентность могут теперь самовыражаться любыми средствами. Они во весь голос заявляют о своих правах. Ну что ж, да приидет их царствие! В Писании это называется Апокалипсисом. Сегодня я говорю себе, что это слишком громкое слово для конца света, способного произвести не больше шума, чем музыка в стиле «техно» на «рейв-вечеринке» небытия.

Уже лет тридцать ни один серьезный мыслитель не пытается спасти человеческий род, разве не так? Такое предприятие обречено на провал: на сегодняшний день это истина, доказанная опытным путем. И можно повторять сколько угодно, что эти безумства не были совершенно бесполезны. Утопии не переделали мир, но, какими бы страшными и ужасными они ни оказались, в течение тысячелетий, возможно, они удерживали мир от того, чтобы развалиться, навсегда погрязнуть в бездонном зеве пошлости. Посмотрим, ведь теперь каждому придется приспосабливаться к мрачному чистилищу мира без утопий. Это вам не Авиньон. Отсюда не смоешься в антракте, если спектакль показался слишком скучным. А если смоешься – то уж навсегда. Другого спектакля не будет. Нигде. Таковы новые правила игры. Планета превратилась в большую деревню. Какое счастье, что есть Интернет и телевидение, вроде есть чем поразвлечься! Но и это не так. Они-то и есть наша деревня. А больше ничего и нет. Нигде.

Итак, я даю интервью, самовыражаюсь, пророчествую. Я не имею ни малейшего представления, хороша ли моя пьеса, но о ней говорят. Того, о чем не говорят, вообще не существует. Так что я отвечаю на вопросы, на любые вопросы, какие хотите, лишь бы пьеса существовала. Старый писатель вроде меня, наверное, проводит больше времени с интервьюерами, чем за письменным столом. Я теперь должен думать о преемниках. А ведь преемники отправят нас на пенсию, разве нет? Хотя не все имеют на нее право. Надо постоянно платить взносы. И я плачу. И стараюсь не думать о своих двадцати годах, об Анаис, о том времени, когда я читал Маркса так, как наряжаются на праздник. Но ностальгия, болезненная и совершенно никчемная ностальгия стискивает мне горло. Мне уже не кажется таким ненормальным поступок Винсента, который потащил меня вчера в погоню за призраком нашей юности. Он увидел, как наша Анаис танцует фламенко в заведении для шоферов. Он узнал ее. Я – нет. Это не доказывает, что Винсент ошибся. Это ничего не доказывает. Когда два человека вспоминают об общем переживании, они говорят отнюдь не об одном и том же. Просто делают вид, что понимают друг друга, вот и все. А как иначе? Больше не о чем было бы говорить.

Был пирог, свечи, и Анаис получила подарки. Я отыскал у букинистов миленькое издание «Алисы в стране чудес». Анаис со смехом пообещала, что когда-нибудь раскроет эту книгу и, может быть, прочтет. Жером подарил альбом с набросками, на которых наша любимица резвилась, скача со страницы на страницу, не обращая внимания на значимость вещей, а главное – на приличия. Она снова рассмеялась и сказала Жерому, что он поросенок.

– По памяти или с натуры? – спросил я, более возбужденный смехом Анаис, чем рисунками, которые она с гордостью нам показывала.

– Какая разница? – только и ответил Жером.

Затем Винсент вручил свой подарок: маленькую деревянную коробочку, обтянутую растрескавшейся кожей, цвет которой местами из красного переходил в рыжеватый.

– Оставил на десерт, – заметил Жером.

– Просто я не обладаю твоими талантами.

– Ты никаким талантом не обладаешь, – подтвердил Жером.

Тем временем Анаис открыла коробочку и замерла. К ошеломлению девушки не замедлили присоединиться молчание Жерома и мое. Наконец наши взгляды оторвались от роскошного бриллиантового браслета и вопрошающе уставились на Винсента.

– Это моей бабушки, – сказал он, словно оправдываясь. Футляр переходил из рук в руки для более подробного рассмотрения: Анаис пока не посмела прикоснуться к браслету. Она только смотрела. Она потихоньку присваивала его себе и в мыслях один за другим отделяла бриллианты, словно леденцы, которые она потом будет сосать, медленно-медленно, стараясь не раскусить. Мы с Жеромом зачарованно смотрели на нее: такое счастье, такая способность радоваться – это поневоле внушало уважение.

– Иуда! – проворчал Жером.

Винсент кивком согласился. Ему были дороги такого рода комплименты, потому что он любил, чтобы с ним грубо обращались.

Жером взял браслет и хотел надеть его на запястье Анаис, но девушка выхватила украшение у него из рук и встала: «Нет, не ты».

Она сняла свое красивое зеленое платье, трусики и бросила их в камин. Жером улыбнулся. Винсент чуть было не вскочил, чтобы спасти платье, потом передумал и только с болью смотрел на это несчастье. Возможно, это напомнило ему о том, как его собственное состояние некогда вылетело в трубу. И потом ему не нравилась эта манера Анаис раздеваться по любому поводу. Он не мог к этому привыкнуть.

Стоя перед очагом, она ждала, покуда ткань не превратится в серый пепел. В самом деле, трудно привыкнуть к очаровательным видениям, которые пламя отбрасывало с пылу с жару нам в лицо. Маленький демон присел на корточки перед Винсентом, который едва удержался, чтобы не отодвинуться.

– Изыди, сатана, – снова сыронизировал Жером. Винсент попросил его не трогать сатану и Иуду. С гордой решимостью он нацепил браслет на руку Анаис.

Тогда девушка обняла его и опрокинула на подушки, раскиданные по полу. Жером пояснил:

– Она тебя благодарит.

– Но я не хочу! – завопил Винсент, пока Анаис пыталась расстегнуть ему рубашку.