Фридрих Шпильгаген - Ганс и Грета

А голодъ все напоминалъ о себѣ, но Гансъ не хотѣлъ войти въ домъ и попросить куска хлѣба.

Онъ взялъ пилу, вложилъ ее въ полураспиленное бревно и распилилъ его на двое. Работа принесла ему облегченіе. Онъ положилъ другое бревно и принялся снова за дѣло. Все же лучше, чѣмъ сидѣть сложа руки и терзаться разными мыслями. Скоро онъ перепилилъ всю четверть сажени, оставленную его предшественникомъ, и такъ какъ ему не хотѣлось бросить работу только вполовину оконченной, онъ взялъ топоръ, который передъ тѣмъ вытащилъ изъ колоды, чтобъ сѣсть на нее, и началъ колоть дрова. Это была не легкая работа, потому что полѣнья были почти всѣ сучковатыя; но именно это пришлось по душѣ Гансу, и самое твердое полѣно разлеталось въ куски, когда Гансъ, перевернувъ его въ воздухѣ съ воткнутымъ въ него топоромъ, изо всей силы ударялъ имъ о колоду. Во все это время на дворѣ не явилось ни души. Никто, казалось, не любопытствовалъ узнать, кто взялся такъ скоро за дѣло только-что прогнаннаго работника. «Должно быть, здѣсь очень привыкли къ шуму!» – думалъ Гансъ.

Онъ принялся за новое полѣно, оказавшееся упрямѣе всѣхъ предъидущихъ. Гансу три раза пришлось ударить его топоромъ, и съ каждымъ разомъ все сильнѣе. При третьемъ ударѣ полѣно раскололось, но раскололась и ручка топора и лезвее со звономъ упало на землю.

– Это что такое? – спросилъ ворчливый голосъ, какъ разъ сзади Ганса.

Гансъ вздрогнулъ, словно маленькій мальчикъ. Онъ не слыхалъ, чтобы кто-нибудь подошелъ къ нему. Голосъ казалось раздался изъ-подъ земли. Но когда Гансъ оглянулся, передъ нимъ стояло не привидѣніе, а самъ хозяинъ усадьбы, который повторилъ свой вопросъ.

– Я, право, не виноватъ, – бормоталъ Гансъ.

– Да какой чортъ звалъ тебя въ работники сюда? – сказалъ г-нъ Репке, и при этомъ его маленькіе, зелененькіе глазки бросали на Ганса изъ-подъ нависшихъ бровей свирѣпые взгляды. – Я не терплю чужихъ людей на своемъ дворѣ. Мнѣ опротивѣла вся эта крестьянская сволочь! Слышишь-ли?

– Я не глухъ, – сказалъ Гансъ, – а вы кричите довольно громко.

– Убирайся къ чорту!

– Не поклониться ли ему отъ васъ?

– Уйдешь ли ты наконецъ? – пронзительнымъ голосомъ закричалъ старикъ и съ угрозою поднялъ палку.

– Берегитесь, – сказалъ Гансъ. – Вы видите какъ я обращаюсь съ пнями!

Гансъ ногой отбросилъ на нѣсколько шаговъ отъ себя шпица, который тявкая бросился было на него, и вышелъ со двора той же дорогой, какой пришелъ. Когда онъ опять достигъ молодыхъ сосенъ и убѣдился, что его никто не видитъ, онъ остановился, какъ человѣкъ, который что-то позабылъ. Но онъ ничего не позабылъ, а только хотѣлъ хорошенько раздумать, какъ это все случилось. Но чѣмъ болѣе онъ думалъ, тѣмъ непонятнѣе все это становилось ему. «Должно быть не судьба, – говорилъ онъ про себя, – и не будь Греты, мнѣ бы и горя мало! Болѣе онъ не былъ въ состояніи думать. Онъ все стоялъ на томъ же мъстѣ и смотрѣлъ на тѣ же грибы, росшіе между молодыми соснами. Ему казалось, что еще многое надо обсудить. Наконецъ ему пришло на мысль, что у него вѣроятно оттого такъ пусто въ головѣ, что онъ весь день ничего не ѣлъ, да еще все послѣ обѣда провелъ за такой тяжелой работой.

Со времени окончанія ученія, онъ никогда не вспоминалъ исторію Исава, который за чечевичную похлебку продалъ свое первенство, а теперь эта исторія пришла ему на память. Въ ней ничего нѣтъ удивительнаго; должно быть, Исавъ былъ очень голоденъ. Если бъ Репке далъ мнѣ кусокъ хлѣба, вмѣсто того, чтобъ подчивать меня грубостями, я, кажется, продался бы и ему! Счастье, что я этого не сдълалъ! Гансъ нѣсколько разъ повторилъ, что это было большое счастіе, и вынулъ часы. Онъ ихъ не завелъ сегодня утромъ, какъ дѣлалъ всегда, и они остановились. «Развѣ и вы тоже голодны?» спросилъ онъ ихъ и снова засунулъ въ карманъ жилета подъ блузой.

Гансъ пошелъ далѣе. Какъ утромъ утреннее, такъ теперь вечернее солнце, отбрасывало передъ нимъ его тѣнь, когда онъ снова дошелъ до луга.

– Какъ можетъ человѣкъ, у котораго желудокъ совершенно пустъ, отбрасывать тѣнь? – сказалъ себѣ Гансъ.

На другомъ концѣ долины старый глухонѣмой пастухъ загонялъ стадо. Солнце стояло низко на горизонтѣ; вѣрно было часовъ семь.

– Чортъ возьми, – сказалъ Гансъ, – какъ уже поздно! – и ускорилъ свои шаги, будто промѣшкалъ и ему было необходимо наверстать потерянное время.

«Не зачѣмъ мнѣ идти въ шинокъ; вѣдь я могу поселиться въ своемъ домѣ; комната на чердакѣ пуста, а оттуда я могу видѣть по другую сторону пруда Грету, когда она выйдетъ въ садъ. И какъ это мнѣ раньше не пришло въ голову? Словно я безмозглый какой!» Гансъ снова пошелъ быстрѣе, но все держался окраины луга, вблизи деревьевъ, и не повернулъ на большую улицу, но сдѣлалъ еще обходъ черезъ небольшой лѣсокъ и поля, чтобы попасть въ маленькій переулокъ, который велъ прямо къ его дому.

Домъ этотъ не отличался ни красотой, ни обширностью, даже сравнительно со скромными требованіями…ской деревни.

Онъ былъ старъ, очень старъ; особенно фундаментъ изъ нетесаннаго булыжника, возвышавшійся со стороны пруда почти на двѣнадцать футовъ, казалось, уже простоялъ четыре, или пять вѣковъ, – отчего, конечно, въ немъ появились весьма подозрительныя трещины и щели. Одноэтажный домъ, стоявшій на этомъ почтенномъ фундаментѣ, былъ хотя значительно моложе, но не смотря на то находился еще въ худшемъ состояніи. Тонкія сосновыя балки покачнулись на всѣ стороны, глина мѣстами обвалилась, а щели были заткнуты чѣмъ ни попало, также какъ и разбитыя стекла въ маленькихъ кривыхъ окнахъ. Къ двери вела крутая каменная лѣстница, а на порогѣ сидѣло скорчившись нѣскольйо дѣтей самаго жалкаго вида. Мальчикъ, лѣтъ десяти, держалъ на колѣняхъ маленькое, совершенно нагое дитя, завернутое въ какую-то тряпку, служившую прежде плащомъ; двѣ маленькія дѣвочки, пяти и шести лѣтъ, сидѣли на корточкахъ рядомъ съ нимъ. Онѣ ожидали матери, работавшей въ полѣ.

– И вы, должно быть, голодны? – спросилъ Гансъ. Дѣти ничего не отвѣчали, будто не стоило труда отвѣчать утвердительно на подобный вопросъ.

Гансъ своими длинными ногами перешагнулъ черезъ дѣтей и бросилъ взглядъ въ комнату направо. Она показалась ему меньше, чѣмъ два года тому назадъ, а между тѣмъ она вовсе не была загромождена. Въ ней виднѣлась только кроватка для меньшаго, да охапка соломы для старшихъ и для матери, по крайней мѣрѣ, кромѣ этого тамъ не было ничего даже мало-мальски похожего на постель. Сверхъ того, въ комнатѣ былъ покачнувшійся столъ, на которомъ стояло тщательно выскобленное глиняное блюдо, да три стула, изъ которыхъ два были опрокинуты. Должно быть, это сдѣлали дѣти; они же, вѣроятно, растаскали по всей комнатѣ солому изъ постели. «Что дѣлать бѣдняжкамъ отъ скуки?» думалъ Гансъ. На очагѣ, дѣлавшемъ еще тѣснѣе маленькія сѣни, казалось, уже давно не разводили огня: разбитый коричневый кофейникъ лежалъ среди золы – по случаю совершеннаго прекращения дѣлъ, какъ говорится въ Берлинѣ, подумалъ Гансъ.