Трое - Ольга Мицкевич
Перед глазами цветными фантиками мелькают фотографии Аниного Инстаграмма. Я в пижамных штанах и растянутом свитере, в то время, как Аня хохочет в немом стоп-кадре под, покрытой чернилами, рукой знакомого нам мальчишки. Я шумно выдохнула и потерла грудь в области сердца, в том месте, где последние несколько месяцев медленно стягивался тугой, горький узел. Я знаю, что не стоит этого делать, и все же скольжу пальцем по экрану дальше. Просто отписаться от обоих казалось мне крайне невежливо. Поэтому, я не придумала ничего лучше, чем удалить свой аккаунт в Инстаграмме, и теперь подглядывала за ними с телефона двоюродной сестры. Да, я трусиха, принято к сведенью.
– Ты ведешь себя глупо. Завязывай, – грубовато произнесла Лена, поставив фильм на паузу. – Твои детские стенания нафиг никому не нужны.
– Вот спасибо! – проворчала я, пристыженная, и вернула ей телефон.
– Слушай, – она развернулась ко мне лицом, и я больше не видела стремительного танца снежинок за окном. Когда Лена говорит, лучше слушать, а то и затрещину можно схлопотать. – Все это уже на грани абсурда. Либо позвони ему, либо угомонись и живи дальше.
– Я в порядке.
– Это ты маме своей будешь рассказывать! Тебе самой от себя не тошно? – узел в груди стягивался все сильней, но я молчала. – Господи, вы не уникальны! Вы просто две девчонки, которым довелось жить по соседству, и втюрится в одного и того же парня. Приторная банальщина!
Лена потерла лицо и сделала судорожный вдох. Когда злится, она становится похожей на маленького сердитого гнома, но я все равно люблю ее. Моя двоюродная сестра привыкла говорить правду как она есть, в лицо, не особо выбирая выражения. В этом есть своё очарование, как ни странно.
Глаза жгло, но я продолжала смотреть в точку за ее спиной, сдерживаясь из последних сил.
– Ни в кого я не втюрилась, – тихо возразила я. Совсем не убедительно.
– Еще как втюрилась, – невозмутимо возразила она. – И пусть. Не в нем дело. Дело в тебе – друзья с пеленок, косички-фенечки, мир-дружба-жвачка. Вы были обречены на этот бред с самого начала. Но вы разные, самостоятельные люди, а не одно целое. Они оба уехал. У каждого своя жизнь. Точка. Ты хоть знаешь кто ты? – Лена дернула меня за руку, потому что я продолжала смотреть мимо нее. – Что тебе нравится, кем ты хочешь стать, какие макароны ты любишь, а какие картины ненавидишь? Зачем ты, блин, встаешь каждое утро с кровати? Коптить небо?
Тут я не выдержала, и отвернулась. Глаза жгло солью, меня душила обида и я не могла ничего сказать. Потому что она права. Я всю жизнь была частью целого и оказавшись одна, барахталась в болоте беспомощности.
– Ты прости, но если ты сама себя не знаешь и не любишь, то как ты можешь ждать это от него. Или от любого другого, – сестра придвинулась ближе и обняла меня. У нее удивительно крепкие, теплые объятия. – Ты – это не размер одежды, цифра на весах, цвет глаз или волос и не дата в паспорте. Мы состоим из поступков и мыслей, из прочитанных книг и упущенных возможностей, из ошибок, мечтаний, всех тех мест, что мы посетили и того единственного, что зовем домом. А еще из людей, которых любим, слез, которые прячем и разочарований, которые превращаем в опыт. Начни с себя. Пойми кто ты. Ведь, давай честно, ты даже факультет выбрала, потому что туда пошли твои подружки из класса. Живем раз, не упусти все.
– Тебе стоит книги писать. Или с мотивационными речами выступать. Такой талант загубишь! – я удивилась, и была тронута, но больше… Господи, да я обалдела!
– Я подумаю над этим, – спокойно ответила Лена.
10.
Перемены не даются легко. Отпускать больно. А страхи жалят словно пчелы, но я им больше не поддаюсь.
Когда перед Рождеством я сказала родителям, что не намеренна возвращаться в университет на второй семестр, мама долго ругалась, а папа долго молчал. Решение было сложным, у меня поджилки тряслись, стоило мне подумать что же я буду дальше делать, но я настояла на своем. И родители сдались.
Длинный был вечер.
Легко сказать – найди себя. Я не представляла даже с чего начать. Искать работу? Другой университет и поступать на зимнее зачисление? Но на какую программу? И где я буду жить? Что я умею делать? Что я хочу делать?
Вопросы, словно рой мух, жужжали в моей бедной голове. Сказал бы мне кто-нибудь когда это уже закончится. Воистину, жизнь – боль.
Помощь пришла неожиданно. Моя одноклассница, такая же непутевая студентка как и я, в марте собиралась в Англию. Ее дядя предложил ей работу, раз уж она сидит на шее у родителей, и всем было бы спокойнее, если бы Алиса (родители – большие фанаты Кэрролла) поехала туда не одна. Я согласилась быстрее, чем успела подумать.
Квартира маленькая, дорогая и тесная для двоих; работа простая, требования минимальные. Подтянуть язык, посмотреть мир, набраться впечатлений. Так во мне проснулась отчаянная авантюристка, которая готова была паковать чемодан, хотя до вылета еще два месяца.
И я забыла о них. И о той жизни, что мы делили и потеряли. И больше ни о чем не сожалела.
Почти.
А потом, в феврале, сразу после маминого дня рождения, самой снежной зимой на моей памяти, когда пласт снега во дворе доставал до верхнего края моих сапог, ветер гонял белые вихри за окном, а деревья прятались под белыми одеялами – тихой ночью, под чистым звездным небом, к нам в дверь робко постучала женщина.
Босая, с красными пятнами на голой коже и разбитой губой. Из под старой кофты выглядывала мятая ночная рубашка, под носом запеклась кровь, а в углу глаза наливался синяк. Правая рука у нее была выгнута под странным, неестественным углом. Весь ее образ и поза были жалкими, но хуже всего был взгляд некогда ярких, голубых глаз – затравленный и обреченный. Мне не верилось, что эти же глаза горели на другом, знакомом мне лице.
– Я думаю, мне нужен врач, – прошелестела тетя Марина разбитыми губами.
Мама быстро отступила, пропуская ее внутрь, пока папа стоял, пораженный и немой, сжимая в руках бесполезную старую биту – Никитин прощальный подарок.
