Джоконда Белли - Воскрешение королевы

Я перечитала абзац несколько раз, потом закрыла книгу и вышла в коридор. Сама того не желая, я положила руку на живот, ощупала его и легонько погладила, чтобы утешить и приласкать маленькое незнакомое существо, жившее во мне. Я отказалась делать аборт не столько из страха и чувства вины, сколько от сознания, что крошка, которая плавает в моих водах, пока еще скорее рыбка, чем человек, и есть моя семья. От статьи из справочника мне стало не по себе. Мануэль опасался, что моя беременность окажется ложной, или надеялся на это?

Я еще не успела прийти в себя, когда вернулись хозяева дома. Я услышала, как они переговариваются, отключая сигнализацию.

Я вышла им навстречу и заявила, что не желаю, чтобы впредь меня запирали. Никогда, повторила я. Мне еще ни разу в жизни не было так страшно.

— Но ведь это для твоей же безопасности, дочка. Разве мы могли просто уйти и оставить тебя без всякой защиты? Ты ведь столько лет прожила в монастыре и до сих пор боишься? — увещевала меня Агеда.

— Надеюсь, ты не подумала, что мы решили заточить тебя, как Хуану? — улыбнулся Мануэль.

Я молча отправилась разбирать сумки. Агеда купила рождественские пудинги, сладости, шоколад и еще кучу всяких вкусностей, чтобы устроить настоящий праздничный ужин и помочь мне позабыть о печальных сочельниках в Малаге. Мой страх прошел, оставив ощущение пустоты внутри. Если бы моя беременность и вправду оказалась ложной, воображаемой, псевдобеременностью, или как там это называется, время повернулось бы вспять, и я снова стала бы свободной, одинокой, но свободной.

Мануэлю взбрело в голову, что для праздничного ужина мне непременно надо облачиться в алое бархатное платье и черную накидку Хуаны, а тетушка должна по такому случаю одолжить мне золотой крестик из шкатулки с фамильными драгоценностями. Разглядывая себя в зеркале, я поразилась своему сходству с Хуаной, какой ее изображали на портретах. Мне было вовсе не сложно исполнить прихоть хозяев дома, нарядившись принцессой. Лучше быть принцессой или королевой, чем бедной сироткой. Для меня дух Хуаны был милей призраков, что окружали меня с детства, и тайны, которую скрывало мое собственное тело.

За ужином племянник с тетушкой предавались воспоминаниям о былом, а я размышляла, не связан ли отказ Мануэля сдать в лабораторию мои анализы с подозрением, что моя беременность может оказаться ложной. Так почему бы не узнать наверняка? Я не находила ответа. Агеда настаивала, что в моем состоянии нужно пить сок, но я настояла на бокале шампанского. Впрочем, охваченная тревожными мыслями, к вину я почти не притронулась. А что, если Мануэль случайно открыл ту самую страницу? Что, если он боялся грядущего не меньше меня и всего-навсего пытался развеять свои страхи? Заложенная страница ровным счетом ничего не значила. Мануэль и Агеда смеялись так заразительно и беззаботно, что я устыдилась своих подозрений и порадовалась, что они никогда о них не узнают. Теперь я уже не боялась хозяев дома, а любила их со всей силой, на которую только способен подросток, жаждущий, чтобы реальный мир хоть немного походил на его мечты.

Перед сном я крепко обняла тетушку Агеду. Мануэль лег со мной, и, когда я вновь заговорила о том, какого страха натерпелась утром, услышав сигнализацию, состроил уморительную гримаску капризного ребенка. «А мы не слишком переусердствовали с перевоплощением в Хуану?» — заметил он. Я вдоволь посмеялась над собой. Мне хотелось спросить о найденной в спальне книге, но я почла за благо промолчать. Мне не хватило духу признаться, что я пробралась в его комнату в поисках похищенной студентки. Мы занимались любовью без страсти, но с глубокой нежностью, лаская и баюкая друг друга, словно младенцев. Мой живот до сих пор оставался плоским, хотя бедра медленно, но неуклонно теряли привычные очертания. Груди явственно увеличились. Соски с каждым днем становились все темней и напоминали солнце во время затмения. Рядом с бледным Мануэлем моя кожа казалась особенно смуглой, как темная патока. Я сказала, что хочу сдать анализ сразу после Рождества.

Мануэль ушел к себе за сигаретами и коньяком. Вернулся он босым и в пижамных брюках. Мануэль уселся на диван, а я осталась в постели, закутанная в одеяло.

— Я тут подумал о фотографии комнаты на третьем этаже, — проговорил он, выпуская колечки дыма. — Все это очень странно. Раньше в этой комнате никогда не бывали посторонние. Ты первая. Потому меня так заинтересовало твое наблюдение. Когда видишь что-нибудь изо дня в день, перестаешь замечать очевидные вещи. Помнишь, я рассказывал о бесследно исчезнувшем ларце Хуаны? Подростком я несколько раз тайком виделся с матерью. Она рассказала мне, что Хуана вовсе не была безумна, что этому есть доказательство. Неопровержимое доказательство, которое моя семья скрывает ото всех. Кажется, речь шла о каких-то документах. С ложью и тайнами всегда так получается. Сначала ты хранишь секрет просто так, потом тебе становится стыдно признаться, что у тебя есть секрет. Мама сравнивала тайну доказательства с моим рождением. И то и другое было семейной тайной. Я до тринадцати лет считал, что Агеда усыновила меня, забрав из какой-то нищей семьи. Пока она сама не призналась, что моя настоящая мать — ее сестра. Уже после смерти деда. — Мануэль глотнул коньяку.

Я не знала, что сказать. Сердце ныло от жалости к Мануэлю.

— У тебя странная семья. Хотя, наверное, все семьи странные и у всех есть свои секреты.

— Ларец, о котором я говорил, пропал через восемь дней после смерти Хуаны. Вышел ужасный скандал, такой, что папский нунций издал буллу, грозившую отречением за укрывательство или уничтожение ларца. А моим предкам и так было отчего бояться Божьей кары. Кто знает! Возможно, я все это выдумал и никакого ларца не существует, но он предел моих исследовательских мечтаний. Я часто представляю, как нахожу его, открываю, читаю бумаги, которые в нем хранятся.

— И что это за бумаги?

— Дневники, донесения, письма. Я воображаю, будто прочел все, что мы с тобой напридумывали. Что Хуана сама записала свою историю, и она ждет своего часа, чтобы стать самой веской уликой на суде истории.

Спустившись к завтраку, я не обнаружила ни Мануэля, ни Агеды, только их чашки в раковине. Было поздно, почти одиннадцать. Испугавшись, что меня снова заперли, я толкнула дверь в сад, и она, к моему облегчению, распахнулась. Соседи могли увидеть меня из окон, но на дворе светило солнышко, и мне захотелось немного подышать свежим воздухом. Как была, в тапочках и фланелевом халате, я сбежала по ступенькам на тропинку, ведущую к каштану.

Было холодно, но солнце светило нестерпимо ярко, и по синему небу плыли нарядные белые облака. Я торопливо прошлась до колодца, озираясь, словно сбежавшая узница. На обратном пути я столкнулась с Мануэлем. Он схватил меня за руки.