Души. Сказ 2 - Кристина Владимировна Тарасова
– Я вернул её домой.
– Разумеется. Твои обязанности, старший брат.
– Ты молчал. Ты не сказал, что сестра здесь.
Ян откинул недокуренную сигарету в стеклянную пепельницу и недовольно бросил:
– Решил, ты решишь, это моих рук дело. А это неправда. У меня бы наглости – хотя её предостаточно – не хватило поступить так. И вообще мои оправдания и извинения уже были принесены Дому Солнца.
– Ты недоговариваешь, Хозяин Монастыря, – почувствовал я.
– Может, опасаться уже следует мне, – предположил Ян. – Тобой одним история, как мне кажется, не ограничится. Если из пантеона выдворяют вас, о великий Дом Солнца, – меня удушит следом, без отлагательств. Сам по себе я мало существую. Прихвостень Бога Солнца, так себе имечко, да?
Мы заполнили время разговорами, а затем я вернулся домой.
– С чем ты явишься в следующий раз? – вместо прощания кинул Ян. – Что из оружия принесёшь?
Дом Солнца встретил меня брошенной перед воротами машиной. Никто из братьев и служащих не мог позволить себе такого. Я остановился и подошёл к транспорту с закисшими окнами, отворил водительскую дверь и встретился глазами с широко распахнутыми глазами среднего брата. В виске зияла алая печать.
Апи – когда с ним неряшливо дурачишься, Пол – когда привлекаешь к серьёзному разговору, Лени – зовёшь по-домашнему и ласково, Аполло – на вечерах и приёмах.
Я прижал к себе застреленного брата и вместе с ним повалился в бурый песок; в воздух взмыли облако пыли и всхлипы. Он не мог быть мёртв, нет. Я встрепал золотые волосы брата и стёр с лица запёкшуюся кровь, пытаясь углядеть в глазах жизнь. Жизнь отсутствовала. Сколько времени он пробыл здесь? Почему транспорт оказался брошен и никто из слуг не явился? Где все остальные?
И эта мысль прижгла ещё больней. Я оставил Аполло и побежал к дому: едва удерживаясь, взобрался по крыльцу. Несколько ступеней переросли в несколько десятков. Тишина прилипала к шагам, а потому я вскричал имена домашних поочередно. Никто не отозвался. Холл, кабинет и кухня пустели. Я ворвался в столовую и – опосля – навсегда закрыл туда двери; и даже спустя столько лет жена не позволяла себе интересоваться некоторыми тайнами дома.
На своих местах восседали отец, мать и близнецы. Они спали. Еда – с кишащей в ней живностью – была нетронута, и лишь напитки опробованы наполовину. Я поднял рухнувший с края стола (а, может, из рук) бокал и тонкой ножкой припаял его обратно, на уготованное место.
Подобное могли сотворить лишь слуги, ибо только им дозволялось притрагиваться к еде и разливать напитки. И потому что ни один слуга в доме не остался. Меня захлестнуло волнением и ужасом и вытряхнуло на пол столовой. Оглядев отравленных родичей, не досчитался Джуны.
Выкрикивая имя старшей сестры, я поднялся на второй этаж. Джуна нашлась: она лежала в своей постели – нагая и с багровой линией на горле. Очевидно, любовник добрался до неё.
Я рухнул перед ней на колени и, прижавшись к рукам, молил проснуться: и сестру, и себя. Удивительно, как неверующие обретают веру в безысходности.
– Только не ты, Джуна, – просил я и гладил фарфоровое лицо. – Джуна. – прижался к её груди и попытался уловить дыхание. – Пожалуйста, Джуна.
Тогда пришло осознание: я любил её, несмотря на уродство этих чувств и их противоестественную природу, несмотря на их неправильность и нетактичность, несмотря на отвращение сторон и тяжёлые последствия.
Клан Солнца пал. Некто изжил целое поколение.
Скорбь не унималась.
Луна улыбается мне и прижимается к груди. На нас смотрит солнце, а мы смотрим друг на друга.
– И вновь ты грустишь, – замечает молодая жена. – Я могу тебя осчастливить?
– Уже, – говорю я и пальцами взбираюсь по взмокшей от знойной погоды спине.
Кожа у Луны блестит, лицо сияет.
– Нет же! – противится девочка. – Прямо сейчас. В этот момент.
– Тогда расскажи, как счастлива сама.
Луна теряется.
– Мне большей радости нет, чем наблюдать твою, – говорю я.
И девочка, переворачиваясь на спину и обращая задумчивый взгляд небу, начинает лепетать. Я вижу в ней черты дома Солнца и то не может не пугать. В ней собрались все родичи и все их характеры, разобщённые и разрозненные слились воедино и вернулись в поместье.
– Ты слушаешь меня? – требует девочка.
– Иначе быть не может, – отвечаю я.
Вру.
Тогда, не ведая решениям и дальнейшему, вывалился из душного дома и рухнул на крыльцо. Следовало обойти территорию поместья, дабы убедиться в отсутствии слуг. Однако одна из слуг была обнаружена. Пенелопа – помощница по саду (та самая, направившая спустя десяток лет своих детей: Патрика и Патрицию) лежала в закрытом гараже с рассечённой кусторезом головой; подле лежало орудие увечья. Дверь была закрыта со стороны улицы и потому женщина пролежала взаперти все те дни, что я провёл в пути до Монастыря и обратно. Почти сухая, с заплывшим глазом и потрескавшимися губами, с запёкшейся на затылке кровью она поднялась и что-то неразборчиво объявила. Я напоил несчастную водой, обработал рану и сделал повязку, после чего велел убираться и развалился в содроганиях на крыльце. Пенелопа переждала приступ и – опосля – рассказала о взбунтовавшихся слугах (её в их числе не было, за что плата пришла незамедлительно).
– К нам приехал господин, лицо которого я не могла разглядеть, – говорила женщина и вместе мы вернулись в дом. Замерев в столовой, обратили взгляды на нетронутый комплект посуды, который – очевидно – был уготован кому-то ещё. Значит, к злу причастен близкий семье человек, иначе бы его не пригласили за стол. – Меня направили заниматься садом: я приготовила инструменты и собиралась приступить к работе, но услышала выстрел – да, то был выстрел – и следом увидела несущегося к дому водителя. Он заметил меня и предложил присоединится к выдворению клана Солнца, но я отказалась. Водитель сказал: «Потому тебе ничего не рассказывали. Верная собачонка на привязи – всегда и везде за хозяином. Отправляйся же следом к праотцам». В следующий миг меня нашли вы, господин.
За проявленный характер и неподкупную верность я разрешил Пенелопе остаться. Она обслуживала дом на протяжении нескольких месяцев, которые я пребывал в мутном, пьяном, неясном и необъяснимом даже сейчас состоянии. Всё проносилось мимо и возле; но не касалось. Всё потеряло вкус и цвет. Всё поросло щетиной, впитало смрад и гниль.
Затем приехал Хозяин Монастыря. Он удивился скудному скучному холлу и
