Елена Арсеньева - И звезды любить умеют (новеллы)
Впрочем, судя по всему, интрига Бенкендорфа удачей не увенчалась: император прислал m-lle Жорж великолепную, усеянную алмазами пряжку и пригласил в Петергоф… но только один раз, а потом приглашения не повторял. Граф Бенкендорф развел руками и сказал, что никаких матримониальных планов у него не было, к тому же его связь с бывшей любовницей Наполеона может повредить репутации его зятя, Христофора Ливена, который нынче посланником России в Англии. Поэтому… Поэтому m-lle Жорж пришлось вновь вернуться в привычное амплуа и выйти на сцену. Поговаривали, будто Александр давно хотел видеть в России величайшую актрису Франции, обещая ей гонорар в двенадцать тысяч рублей в год и пятнадцать тысяч единовременно сразу по приезде. Цифра была тем паче баснословная, что гонорар таких актрис, как Семенова, составлял 1300 в год.
Что и говорить, спектаклей с участием m-lle Жорж ждали с великим нетерпением, ибо она и в самом деле была великой актрисой своего времени. Ходили слухи, что соперничества с нею не выдержит ни одна русская актриса, все они m-lle Жорж и в подметки-де не годятся. Даже Семенова!
А Катерина Семенова в то время была именно «даже», причем не только в Петербурге, но и в Москве. Вторая столица России приняла ее с таким восторгом, какого и сама Катерина не ожидала. Мало того что билеты на ее спектакли были все разобраны загодя, вся вельможная Москва считала за честь принять у себя красавицу-актрису. Конечно, приглашали и других (по этому поводу ехидный Вальберх, бывший педагог, а ныне партнер Семеновой в танцевальных сценах, писал жене: «Мы, как комнатные собаки, имеем везде свободный доступ!»), однако понятно было, что прежде всего желали увидеть именно Семенову, которую москвичи щедро одаривали нарядами и драгоценностями, увенчали даже бриллиантовой диадемой, а возле дома ее друзей, актеров Сандуновых, у которых она жила неподалеку от Кузнецкого моста, толпились поклонники, желающие увидеть знаменитую актрису. В Петербург долетали слухи: «Вся Москва с ума сошла — так она играла!»
В северной столице такие слухи воспринимали с восторгом — ведь Семенова была своя, петербургская. И хоть положение содержанки при богатом покровителе во все времена считалось не слишком-то почтенным, официальное звание любовницы князя Гагарина странным образом прибавляло Катерине респектабельности, как бы даже не унижая ее.
А почему бы и нет? Гениальной актрисой, истинным бриллиантом русской сцены она была и сама по себе, а ведь всякий бриллиант нуждается в соответствующей оправе. Такую оправу и обеспечивала любовь князя Ивана Алексеевича.
Катерина перебралась из убогой казенной квартиры в доме купца Латышева в Торговой улице в другую, роскошную, ставшую своего рода салоном для театралов, где, по рассказам завзятого мемуариста (или сплетника, кому как больше нравится) Жихарева, она расхаживала, окутанная «в белую турецкую шаль, на шее жемчуга, на пальцах брильянтовых колец и перстней больше, чем на иной нашей московской купчихе в праздничный день». Кстати, именно в квартире Катерины стояла скульптура Гальберга, изображавшая сатира — поклонника муз. Скульптура сия была изваяна по заказу Гагарина с него самого — дабы увековечить его страсть к искусству.
Да, князь Иван Алексеевич был влюблен не только в редкостную красоту Катерины Семеновой, но и в ее редкостный талант. Овдовев к тому времени, он не помышлял о новом выгодном браке и сам занимался воспитанием своих детей — в то время, когда не был занят поклонением возлюбленной актрисе. Престиж его в театральной среде теперь еще более поднялся: ведь на князя падал отблеск этой ярчайшей звезды.
Впрочем, и он поклонялся ее свету истово, раболепно! Как член репертуарной комиссии, он должен был заботиться обо всех актерах, но сосредоточил свое внимание именно на Катерине. Когда у Шаховского читали новые пьесы, Гагарин искренне недоумевал, если начинали хвалить ту, где не было роли для его обожаемой Семеновой. В то же время расположение Гагарина было обеспечено всем, кто имел хорошие отношения с Катериной и хоть сколько-нибудь ей полезен. Например, Николай Гнедич, который занимался с Катериной, помогая разучивать трагические роли, вскоре получил при протекции Гагарина особый пенсион на «совершение перевода «Илиады».
Любовь и покровительство князя Ивана Алексеевича оберегали Катерину от назойливых домогательств других поклонников (актрисы считались как бы всеобщим достоянием, и приволокнуться за той или иной, хоть бы даже и замужней, считалось делом само собой разумеющимся, добродетели особенной от них не ждали, скорее, даже удивлялись, натолкнувшись на эту самую добродетель), защищали от нужды (увы, заработки актеров были невелики), позволяли держаться независимо в театре, знать все о замыслах и намерениях репертуарной комиссии. Правда, это отъединяло Семенову от коллег-актеров, многие из которых откровенно завидовали ее независимости. Ее считали надменной гордячкой, а она была просто замкнутой по натуре.
Безмерно благодарная князю Ивану Алексеевичу, Катерина не любила его. А любовь-то как раз и была необходима этой безмерно пылкой, нежной, чувствительной женщине, которая, хоть умри, никак не могла воплотить в жизнь настоятельный совет Дмитриевского «не любить, а играть любовь».
Умерла ли ее прежняя страсть к Яковлеву? Кто знает. Душа такой женщины, как Катерина Семенова, — потемки… Нет, на Алексея она больше даже не глядела. Разве что на сцене, когда этого требовала роль. Но, видимо, страстный огонь ее очей был в таких случаях до искорки рассчитан режиссером.
Да, видимо, так… Порою она увлекалась тем или иным из молодых, красивых актеров, но дальше легкого флирта дело не шло: положение Семеновой — ведущей актрисы, фаворитки всесильного князя Гагарина — делало ее недосягаемой. До этой звезды не дотянешься, даже и пытаться не стоит, размышляли молодые волокиты. К тому же она не терпела пошлой фамильярности, в чем на собственном опыте мог убедиться и господин Жихарев.
Бывший на дружеской ноге с очень многими актерками, особенно в Немецком театре (своих тамошних знакомых он называл «милыми немецкими чечетками»), он решил с той же простотой обойтись с Катериной Семеновой и ворвался в ее уборную с развязными комплиментами ее игре. Однако Жихарев был принят, мягко выражаясь, немилостиво: Семенова взглянула так презрительно, так свысока промолвила: «Чего-с?!», что у бойкого визитера отнялся язык.
А впрочем, ей простилось и это, как всё и всегда сходило с рук — именно потому, что талант ее был неподдельным, истинным, а главное, так работать над совершенствованием своего дара, как работала Семенова, мало кому было дано. Именно ради вышеназванного совершенствования она сделала очень серьезный шаг — рассталась с Шаховским.
