Кровь в пыли (ЛП) - Шэн Л. Дж.
Посмотреть с ним душераздирающую пьесу в театре.
Есть фисташковое мороженое под солнцем.
Океан разбивается о наши песчаные пальцы.
Первые свидания.
Мокрые поцелуи.
Пережить все, что давало мне надежду. С. Ним.
Не убегая, его голос эхом отдается в моей голове, когда распахиваются двойные двери особняка Годфри. Но в погоне за свободой .
— Прежде чем она войдет в дом, проверьте ее на наличие оружия. — Голос Годфри доносится со второго этажа, когда мы достигаем порога, вместе со слабыми звуками «Девятой симфонии» Бетховена. Годфри и Кэмден большие любители классической музыки. Я осматриваю его фойе. Это все, что я ожидала, что это будет. Большой и построенный, чтобы пугать, мраморными полами, антикварной мебелью и пустым эхом дома, который так и не стал настоящим домом.
Мы все прячемся за стенами, которые отчаянно пытаемся сломать.
Единственная персонализированная вещь здесь — это жуткий портрет его и его сына, что-то размером со стену посреди гостиной. Годфри стоит над сидящим Кэмденом, с гордостью сжимая его плечо. Они оба смотрят прямо на того, кто их нарисовал. Оба в темно-синих костюмах.
Их взгляды. На заднем плане играет хор. Неприятная дрожь пронзает меня.
— Ты слышала этого человека. Руки в стороны.
Я делаю то, что говорит мне Арийский Брат, хотя мои мысли находятся в другом месте. Меньше месяца назад меня обыскивал Нейт. Но даже тогда, через три минуты после начала наших отношений, я знала, что в нем было что-то другое.
Нет ничего особенного в Арийском Брате. Он варварский дикарь, как и все мужчины в моей жизни. Кроме одного.
Его грубые руки поглаживают изгибы моих сисек под звуки драматической музыки, задерживаясь, нажимая, двигаясь вниз к моему животу и возясь с моим половым органом и задницей. Он посмеивается про себя, проводя долгие секунды, скользя рукой вверх и вниз по моей заднице. Я остаюсь стоиком, зная, что ему не так весело, когда женщина не огорчена. Когда его рука перемещается от длины моей руки к моей сжатой в кулак ладони, он открывает ее.
— Что это?
— Мяч для снятия стресса.
— Дай это мне.
— Нет. Он сделан из пенопласта. Это не оружие. Не будь смешным.
— Годфри? — Он повышает голос, его глаза пристально смотрят на меня.
— Пусть она оставит свою дурацкую игрушку.
После еще немного прикосновений и возни, он, наконец, отпускает меня, толкая меня в направлении лестницы.
— Годфри. — Настала моя очередь кричать, схватившись одной рукой за золотые перила причудливой лестницы, а другой — за мячик для снятия стресса. Я отпускаю перила, задыхаясь, когда понимаю, что натворила.
— Я ожидаю, что ты угодишь своим гостям и сыграешь какого-нибудь шаловливого Вагнера. Они, вероятно, были бы в восторге от этого ублюдка-антисемита. Надеюсь, ты недостаточно слаб, чтобы держать своих умников наверху. Мы будем только вдвоем, верно?
Громкий звук скрипок и виолончелей нервирует, прежде чем он наконец заговорит.
— Не волнуйся, милая. Мы будем совсем одни. Я хочу этого так же сильно, как и ты. — Смешок.
Глядя вниз на первую ступеньку, как будто это вызов — поставить ногу вперед и подняться по ней, я закрываю глаза и вдыхаю. Я могу сделать это.
Я поднимаюсь вверх, ступенька за ступенькой, ступенька за ступенькой. Пока я это делаю, музыка становится громче, поглощая мои мысли. Когда я достигаю широкого длинного коридора его второго этажа, меня уже почти не трясет. Место пусто, занято только напряженной симфонией нот и аккордов.
В ту минуту, когда я оказываюсь в его коридоре, его голос поет.
— Вторая комната слева от тебя.
Камеры везде, замечаю я. Если я выберусь отсюда живой, мне нужно как можно скорее бежать из страны. Сделать остановку в Вальехо — смертельное желние. Это и так рискованно, учитывая офицера, который нас остановил, и полицейскую погоню.
Я толкаю дверь и встаю перед ним.
Он все еще слаб.
Все еще сжимает трость.
Все еще в своих дурацких больших ортопедических ботинках.
Закрывая за собой дверь, я замечаю, что он действительно один. Его спальня простая, скромная, ровная, с большой кроватью, без телевизора и унылыми голыми стенами.
— Меня огорчает то, что ты сделала с Себастьяном, — говорит он, вставая с кровати и опираясь на трость. Я стираю оставшееся расстояние между нами. Натянув на пальцы рукав кожаной куртки, я тянусь к песочным часам, стоящим на столешнице у его кровати, и переворачиваю их.
— Он получил то, что заслужил. Теперь твоя очередь расстаться со временем.
Фоном гудит стереосистема, меняя движения.
— Давай не будем забегать вперед, — говорит он с улыбкой. — Сегодня вечером у меня рейс в Лондон, и я собираюсь успеть на него. Я ни за что на свете не пропущу свадьбу моего сына.
Сильно сжимая свой стресс-мяч и медленно отпуская его, я пожимаю плечами.
— Если ты так говоришь.
Годфри достает из-за спины своих шорт-бермуд «Глок» и направляет его на меня. Оружие для слабаков , напоминаю я себе, когда мой пульс становится неустойчивым и у меня кружится голова. Когда я смотрю в ствол его Глока, я понимаю, что это не только пистолет, но и мой пистолет. У Ублюдка хороший контакт. Он хочет прикончить меня моим собственным оружием.
— Спасибо, что облегчила мне задачу. Поймать твоего парня будет совсем не сложно. А ты. . . — Он качает головой, ухмыляясь. — Я хотел отдать тебя Кэмдену, хотел убить тебя изнутри, прежде чем зарезать во плоти, но я недооценил тебя, Прескотт. Ты можешь доставить настоящие неприятности. Теперь я просто хочу, чтобы ты умерла.
— Польщена, — говорю я, неторопливо подходя к кровати и садясь на ее край, совершенно небрежно скрестив ноги. Мой пистолет следует за каждым моим движением, и глаза Годфри расширяются в недоверии. Я путаю его, и это заставляет его останавливаться. Ему интересно, что у меня в рукаве, хотя на самом деле у меня вообще ничего нет.
Сбитые с толку люди действуют не разумно, они действуют глупо. Вот на что я рассчитываю.
В последнее время я столько раз была на пороге смерти, но никогда не делала первого шага за порог. Еще один раз меня не убьет. Или, может быть, так и будет, но это шанс, которым я готова воспользоваться.
У Годфри перехватывает горло, он переводит взгляд с ночи за окном на дверь, которая все еще закрыта, и снова на мое холодное, как камень, лицо.
— Почему ты так нас ненавидишь? Меня. Моего отца. Моего брата. . . — Я задыхаюсь, но выражение лица у меня ледяное. — Обычно ты не разоряешь высшие классы. Ты цепляешься за несчастные души, за тех, кто не может дать отпор. Почему мы?
Этот вопрос не давал мне покоя годами и, наконец, сорвался с моих губ. Сегодня у меня предчувствие, что я получу ответ. Что бы ни случилось сегодня в этой комнате, я знаю, что только один из нас выйдет отсюда живым. Это может быть не я, но это уже не имеет значения. Любая тайна, пролитая в этих стенах, не переступит порог.
— Ее звали Марсия. Она была американкой. Жила прямо здесь, в Сан-Франциско. — Кулак Годфри сжимает пистолет сильнее. Я моргаю.
Мать Кэмдена.
— Звали? — Мой стресс-мяч продолжает подпрыгивать из стороны в сторону, танцуя в моих руках. — Она мертва?
— Да. — Он кивает. — Твой отец убил ее.
Кровь стынет в жилах, все тело онемеет. Мой отец? Он не способен умышленно причинять людям боль. Он слишком слабак. Доказывал это снова и снова. Как он относился к Престону. То, как он скомпрометировал меня. То, как он играл в игру Годфри. . .
— Мой отец никогда бы не… — начинаю я.
— Это был несчастный случай, — прерывает Годфри. Его тон равнодушный, отстраненный. Выключенный. — Ты еще даже не родилась. Кэмден был маленьким ребенком. Мы только что переехали из Англии в Сан-Франциско, чтобы быть ближе к семье Марсии. Марсия посреди ночи перешла дорогу, чтобы купить смесь Кэмдена в Seven Eleven. Кэмден так сильно плакал, что она спешила и не пошла по пешеходному переходу. Она всегда пользовалась пешеходным переходом, но не в этот раз. Твой отец не был пьян. Он не потерял контроль над машиной. Он не превышал скорость. . . — Глаза Годфри сужаются, глядя на меня. — Но он был неосторожен. Твоя мать тяжело восприняла то, что случилось с Марсией. Она первой вышла из машины и увидела, что от нее осталось. Твоя мать потеряла его. Это то, что в конечном итоге привело к ее психическому срыву и причиной, по которой она зарегистрировалась в своем самом первом реабилитационном центре.
