Полина Федорова - Провидица поневоле

— Он вовсе не мой, тетушка, — недовольно заметила ей Натали.

— Да как же не ваш, если каждое утро вот уже в течение месяца вы говорите только о нем, — пробурчала Августа Карловна, перебираясь обратно в свой угол. — Он у вас и красавец, и чистейшей души человек, а посмотрите, как он пренебрежительно отозвался о вашем отце: мол, до него у меня нет никакого дела. И это о тайном советнике и статс-секретаре самого государя императора!

— Бывшем статс-секретаре…

— Это мало меняет дело, — продолжала бурчать Августа Карловна из своего угла, — и говорит только об одном: у этого отставного поручика нет никакого уважения к чинам и людям, старшим его по возрасту. Вольтерьянец, определенно вольтерьянец.

Переправа отняла более двух часов. Сначала на паром погрузился громоздкий дормез, занявший все место, затем паромщик вернулся за каретой графа.

Когда паром уже миновал середину реки, Натали, немного дувшаяся на тетушку, выглянула в растворенное окно. Ветер, налетевший с реки, растрепал ее волосы. Поправляя их, она опустила взор и увидела на дощатом настиле возле колес дормеза стайку воробьев. Среди них выделялся один, нахальный и тощий, чвыркающий громче всех и постоянно затевающий драку то с одним, то с другим из своих товарищей.

«Такой же ершистый и задиристый, как корнет Аристов», — подумала вдруг Натали. Мысль эта, молнией промелькнувшая в ее голове, все же успела вызвать у графини недоумение. Отсев от окна, она откинулась на подушки и стала перебирать в голове всех своих знакомых. Корнета Аристова среди них не было…

4

Граф Волоцкий со своей челядью занимал все семь нумеров второго этажа. Когда старый камердинер, постучав в одну из комнат, провозгласил имя отставного поручика, из нее послышалось негромкое:

— Проси.

В комнате граф был один. Он стремительно расхаживал из угла в угол и казался взволнованным. Вид и осанка его при первом же взгляде внушали почтение и никак не гармонировали с простенькими мебелями, смотревшимися еще более убого в его присутствии. На вид ему было чуть более шестидесяти, хотя всякому человеку в империи, имевшему маломальский чин, было известно, что сенатору Платону Васильевичу Волоцкому едва исполнилось пятьдесят лет. Черты его можно было бы назвать приятными — они, верно, таковыми когда-то и были, — если бы не печать какой-то безысходной грусти, явственно читавшаяся на его породистом лице. Несмотря на заметные старания быть бодрым и деятельным, вид его все же выдавал в нем крайне уставшего от забот человека, на коего неприятности и беды сыплются как горох из прохудившегося мешка. Граф встретил Нафанаила извинениями, предложил стул и, немного смущаясь, спросил:

— Доктор Гуфеланд, верно, поставил вас в известность относительно… ситуации, сложившейся в моей семье?

— В общих чертах, — ответил Кекин, у которого при виде пораженного страданиями и как-то по-детски беззащитного графа пропала всякая охота дерзить ему и безапелляционно отстаивать свою независимость. К тому же вся комната графа была наполнена такой гнетущей тоской, что улетучилось и развесело-бодрое настроение, уступив место спокойному пониманию и участию.

— Целый месяц я еду за вами по настоянию моей дочери, — начал граф, продолжая расхаживать по комнате. — Сначала в Казань, где вас уже не оказалось, а потом вот, на сей постоялый двор, где, как она и предсказывала, мы наконец вас нагнали. Я знаю, что вы едете в свое имение Кекино в надежде забыть горе, вас постигшее. Сочувствую, ибо знаю, что значит потерять любимого человека. И все же я намерен просить вас согласиться поехать с нами, в мое подмосковное имение и погостить там до излечения моей дочери. Вы, и только вы один можете помочь ей, я в этом совершенно уверен.

— Как же вы можете быть уверены, абсолютно меня не зная? — задал Нафанаил вполне справедливый вопрос. — К тому же я совершеннейший профан в медицине и ничего в сем вопросе не смыслю. Не лучше ли вам найти человека, который достаточно просвещен во врачебной науке и, естественно, будет более полезен вашей дочери? К тому же я привык сам выбирать занятия и не ограничивать себя в свободе этого выбора. Боюсь, граф, я не смогу принять вашего предложения. И не потому, что меня каким-либо образом не устраиваете вы или ваша семья, а потому, что я не смогу устроить вас. Вам для вашего предприятия надлежит выбрать более знающего человека.

— Я так и думал, — вздохнул граф и подошел к окну. Сложив за спиной руки, он какое-то время смотрел в сгустившиеся сумерки за окном, верно подобные тем, что были в его душе. Затем резко обернулся, подошел к отставному поручику и сел подле.

— Я взываю к вашему сердцу, — тихо произнес граф с таким душевным надрывом и мольбой в голосе, что Кекину сразу стало неловко. — И я, и моя дочь видим в вас честного человека. Мои глаза никогда не обманывают меня, поверьте. И мне будет достаточно от вас одного слова. Поедемте с нами! Я заклинаю вас всем, что вам дорого. Я буду платить вам ежемесячное жалованье в пять, нет, в десять тысяч рублей серебром. Вы будете иметь все, что пожелаете. А по исцелении дочери вы получите еще сто тысяч!

— За такую сумму, ваше сиятельство, к вам выстроится целая очередь достойнейших людей с гораздо большими способностями, чем у меня, — не твердо ответил Кекин, более пораженный мольбой в глазах и голосе графа и тронутый его беспомощностью, нежели ослепленный предложением целого состояния, коего хватило бы на несколько жизней.

— Да не нужно мне никого, кроме вас! — вскричал в отчаянии Волоцкий и взял Кекина за руку. Ладонь его была сухой и горячей, а пальцы мелко подрагивали. — Ради вас я уехал из Венеции, ради вас предпринял столь долгое путешествие едва ли не по всей России, ради вас неделями трясся по самым несноснейшим дорогам и только ради вас остановился на этом, полном клопов и тараканов постоялом дворе. Прикажете, так ради вас в извозчики наймусь, только прошу, помогите моей дочери.

— Но почему все-таки я?

— Да потому… — Волоцкий судорожно сглотнул и сжал руку Нафанаила. — Послушайте. Сего дня, когда вы переправлялись на пароме через Суру, возле ваших ног стайка воробьев клевала просыпанное пшено. Из этой стайки выделялся один воробей, тощий и задиристый, который то и дело затевал драку с остальными. Ему и пшена-то, в общем, не досталось, но зато он был явно доволен собой. И вы сравнили его — заметьте, в мыслях — со своим знакомцем корнетом Аристовым. Было такое?

Нафанаил выдернул руку из-под ладони графа.

— Кто вам это сказал?

— Моя дочь. Моя больная дочь, — с печалью в голосе произнес Волоцкий. — Несчастная, в своей болезни она видит и говорит еще более удивительные вещи. Она видит будущее свое и других людей. Ей нельзя не верить, и тому уже масса примеров. Месяц назад она описала мне вас так, как я вижу теперь перед собой. Она предвидит свою смерть и утверждает, что, кроме вас, ее никто не сможет спасти. Как, — граф снова судорожно сглотнул, — как я могу ей не верить?! Поверьте, только вы один можете вернуть ей здоровье, а мне возвратить счастие всей моей жизни.