Lied uber dich (СИ) - Емельянов
Она не знает того, что от тех, кто заключил её когда-то в детстве уже ничего не осталось. Или знает и радуется, думая, что кошмар прекратился раз и навсегда. Она ошибалась, а потому, теперь у неё есть веская причина проклинать своё бессмертие.
И Кэйа выдохнет, едва пальцы чужие прекратят копошиться, прикроет глаза, невольно сжимаясь, в защитном жесте. Вот только этого недостаточно, пальцы рыцаря размазывают её соки по спине, пока возятся с тем, чтобы логически закончить всё происходящее.
И всё-таки, она решается выпросить себе хоть каплю ласки, хоть один повод поверить в лживые слова о любви, слетающие с чужого языка, пока чужой запах не забил ноздри вновь, пока она может говорить, не захлёбываясь болезненными стонами, пока Дайнслейф способен услышать её…
Руку с шеи убирают, мягко проводят по плечам, словно отвлекая от происходящего, а чужие губы покрывают загривок, словно услышав чужие мысли, словно давая той ложную надежду на то, что это не кончится плохо. Она опустит голову, под поцелуи чужие ластясь, внутри же от страха дрожа. Неужели яд так стремительно действует, заставляя думать о том, что это правильно?
— Дайн… — тихо позовёт она, едва почувствует как к бёдрам прижимается чужой орган, раскроет рот, желая обратить на себя его внимание вновь, но тот перебьёт её раньше, чем она успеет хоть что-то сказать.
— Я не буду ничего тебе… обещать… — негромко скажет он, относительно мягко толкаясь вовнутрь, лишь для того, чтобы чуть наклонить её, утыкая лбом в стену и коленями в изголовье кровати.
Ласка пропадёт, едва он замолкнет. Ногти вопьются в бёдра, алыми полосами спадая к коленям и возвышаясь к рёбрам. Словно укуса и запаха мало, словно всё в ней должно кричать о принадлежности ему одному, и выжидает пару мгновений, чтобы почувствовать что та успокоилась, чтобы вдохнула без страха, на мгновение поверив в чужую ласку, сию же секунду забыв о зуде царапин. Он поддаётся вперёд, снова вводя зубы в чужие плечи. Довольно урчит, слыша ещё приглушённый вскрик, пусть кричит, никто и подумать не посмеет, что с ней что-то делают против её воли, ведь… Ветра свободны, подобно смерти. Смерть обычно сопутствует ему, может ли он рассчитывать на благосклонность шторма?
Сущие глупости, глаз бога — сделка с лживым небом, что обрушилось в один прекрасный момент на их дом и обязательно будет падать снова и снова, напоминая о том, кто правит балом в этом мире.
Он глубоко вдохнёт, резко подаваясь бёдрами вперёд, вдохнёт прекрасный цветок, чтобы приструнить его ядом. Чтобы выучить болью, чтобы отпечататься на самой подкорке. Он смеётся, едва чувствуя движения её пальцев. Жаль, что латы, даже несмотря на то, что они гораздо легче боевых доспехов, мешают, но снимать их… Всё равно немного проблематично, тем более, касания к металлу чувствуются куда ярче, чем просто кожа к коже. Он прикрывает глаза, сдёргивая ленту с чужого глаза, глушит чужой крик ладонью, резко перетягивая её на себя.
Капитан кавалерии? Что ж, самое время ей показать все свои навыки верховой езды, и плевать что вся кавалерия была уведена на верную смерть, в объятия бездны, о, она наверняка устроила пир в честь их прихода, и плевать, что угощением служили они сами.
— Скажи, когда ты сидела в седле в последний раз? — тихо спросит он, надавив на чужие бёдра, заставив ту резко опуститься и закричать, пронзительно и слишком громко, для устоявшейся тишины.
Он усмехается, чувствуя как по члену течёт тёплая струйка, кажется это её кровь… Не то чтобы его это остановит, всего лишь даст повод на пару мгновений отдыха, прежде чем осторожно приподнять её, тут же резко подаваясь навстречу. Кажется, капитан Альберих не такая уж и развратница, как про неё говорят и думают. Экстравагантный образ не мешал ей оставаться влюблённой девочкой, чьи мечты так легко и приятно ломать. И он восхищённо вздыхает, обманчиво-мягко проводя по царапинам, беспощадно оставленным на её теле, нашёптывает что-то спокойное, словно не он прямо сейчас истязает чужое тело и ломает чужую волю, словно это не он…
И Кэйа задёргается вновь, когда почувствует хватку на локтях, заплачет, от въедающегося в глаза запаха, вздрогнет, понимая, что тело больше не желает слушаться, лишь прошипит недовольно, а после снова и снова зажмуриться, от резких, совершенно лишённых ритма движений. На мгновение отклониться, губами стены касаясь, и кажется позабыл все слова о любви Дайнслейф, кажется что просто берёт то, что уже принадлежит ему, изредка, слишком быстро теряющихся на фоне её всхлипываний и крика.
Она опускает голову и вздрагивает, замечая собственную кровь. Неужели именно это должно происходить? Почему он замолчал и остановился. Она обессиленно укладывает голову на чужое плечо, краем глаза замечая кровоподтёки на месте укусов и старается не обращать внимания на зуд, на пару мгновений пытаясь почувствовать хоть какую-то прелесть в происходящем, не зря же это называют занятием любовью…
Вот только от любви здесь лишь маниакальное желание присвоить и ни за что не выпускать. От любви, отголоски привязанности, слишком сильно похожей на родительскую любовь, всего-то пять веков назад. И осознание этого бьёт куда сильнее, чем всё, что проделал с ней Дайнслейф, когда-то воспринимаемый самой прочной стеной и самым надёжным другом.
Но он не сумел уберечь от заточения, позволил им даже подумать о том, что её можно бы оставить её в живых. Он допустил это! Отошёл в сторону, когда она нуждалась в его защите, подарив лишь мерзкий жалостливый взгляд.
А сейчас он просто взял и решил стать её новым кошмаром, оправдать все её страхи, сделав безвольной куклой в своих руках. И на иссохшие глаза снова наворачиваются слёзы, она осознаёт что они замерли, понимает, что расслаблена и почти ничего не чувствует.
Ей снова становится страшно, она пытается поёрзать, но тут же чувствует как ей кладут руку поперёк живота, не позволяя отстраниться, как крепко прижимают к себе, мягко проводя по низу живота, словно пытаясь извиниться за, как ей показалось, развороченные внутренности.
— Я ведь… Дайн, постой… — он выдохнет, прикрывая глаза от осторожного поцелуя в висок, словно это была лишь вспышка гнева, что сейчас он отстранится, пытаясь загладить свою вину, жаль что она не знает, что теперь удавка на её шее завяжется ещё туже.
— Ты понесёшь от меня… —
