Джейн Арбор - Цветок пустыни

Отец оставил Лиз в ее комнате, пообещав, что к тому времени, когда она примет ванну и переоденется, он приготовит прохладительные напитки и будет ждать ее на веранде.

– Возьми с собой документы – паспорт, справки о прививках и тому подобное, – сказал Эндрю. – Поскольку ты являешься подданной другой державы, прибывшей в колониальные владения Франции, ты сразу же должна отметиться во французской военной комендатуре. И я хочу просмотреть твои бумаги.

В этих словах Лиз увидела предлог, чтобы начать нужный ей разговор. Часом позже, передавая отцу документы, она спросила:

– А на тех, кто остается здесь на длительный срок, распространяются те же правила?

– Нет, к ним предъявляются несколько более жесткие требования. Но ты получишь гостевой пропуск, просто заявив о периоде своего пребывания в этих местах. Мы должны будем подумать об этом периоде.

– Хорошо. – Лиз облизнула пересохшие губы. – Но представь себе, папа, а что, если бы я захотела остаться здесь вместе с тобой?

Чтобы лучше разглядеть ее, отец даже сдвинул на кончик носа свои очки.

– Даже если бы я верил в чудеса, – наконец заговорил он, – мне все равно следовало бы сказать, что об этом не может быть и речи.

– Папа, но это несправедливо!

– Разве? Ну что же, хотел бы я знать, сохранилась ли в твоей памяти некая бурная сцена, во время которой ты решила представить дело так, будто бы тебя изгоняют, наказывают и судят жестоко и несправедливо? Я знаю, что, прежде чем мне пришлось покинуть Лондон, нам удалось заключить перемирие. Но боюсь, что мне не избавиться от ощущения, что я вытащил тебя оттуда пусть временно, но против твоей воли. В смущении Лиз пробормотала:

– Там, в Лондоне, я действительно думала, что ты наказываешь меня.

– Дорогая моя, за что? За то, что ты еще слишком молода, за то, что не научилась распоряжаться деньгами, за то, что ты тратишь деньги на своих друзей и на свои увлечения?

Лиз почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Испугавшись, что вот-вот горько расплачется, девушка поспешно проговорила:

– Да откуда мне было знать за что? Что еще я должна была думать, когда ты по любому поводу выражал недовольство? Даже тетушки, и те заметили это.

– Я и хотел, чтобы они заметили. На самом деле я решил забрать тебя у них, потому что видел – тетушки слишком потворствовали твоим капризам, какими бы добрыми намерениями они при этом ни руководствовались. Однако, поскольку ты не делала секрета из того факта, что считаешь меня зверем, позволю надеяться, ты понимаешь, почему меня несколько насторожило это внезапное изменение в твоем настроении?

– С тех пор у меня было время подумать, – серьезно сказала Лиз. – И теперь, когда я здесь, я не хочу возвращаться.

– И ты можешь пребывать в полной уверенности, – заявил отец, – что не вернешься, по крайней мере, до тех пор, пока у тебя не созреет конкретный план относительно собственного будущего. Я даже готов к тому, что ты уедешь в Кенсингтон, если согласишься учиться чему-то полезному, как только окажешься там. У меня нет желания позволять тебе по-прежнему слоняться без дела, но точно так же я не намерен заставлять тебя остаться здесь. Я хотел, чтобы это было чем-то вроде передышки для тебя, чтобы мы оба определились с выбором дальнейшего направления, и, уж конечно, мне бы не хотелось совершать в отношении тебя несправедливость и навеки запирать в месте, подобном Тасгале. – Эндрю покачал головой. – Лиз, у меня нет права навязывать тебе условия жизни. Окончательный выбор – за тобой.

– Но я уже выбрала! Видишь ли, мне действительно хотелось бы остаться здесь, сделать так, чтобы у тебя был дом. Боже, папа, если бы мы знали друг друга лучше, мне не нужно было бы ничего объяснять! Теперь, когда я уже почти совсем взрослая, ты должен понять, что тебе следует позволить мне сделать все, что в моих силах.

На какой-то миг Лиз показалось, что все эмоции, которые отразились на лице отца, можно описать одним словом – «вознагражден!». Однако спустя мгновение он покачал головой:

– Нет, Лиз. Согласен, где-нибудь в Англии было бы вполне естественно, если бы мы с тобой жили под одной крышей и вели общее хозяйство до тех пор, пока ты не ушла бы, чтобы создать собственную семью. Однако здесь, к моему сожалению, это будет означать для тебя потерю многих возможностей. Допусти я нечто подобное, это было бы проявлением эгоизма с моей стороны.

– Потерю каких же возможностей это повлечет за собой? – не поняла Лиз.

– Например, ты не сможешь вращаться в кругу людей с общими для тебя интересами, ведь такая возможность была бы у тебя, будь ты студенткой какого-то учебного заведения.

– Но тебе же не понравился круг людей, с которыми я общалась в Лондоне!

– Тогда скажем так: этот маленький мирок в Сахаре – совершенно неподходящее место для девушки, не искушенной в жизни и не знающей, куда девать свое время.

Тронутая его заботой, но по-прежнему настойчивая в достижении своей цели, Лиз сказала:

– Если я стану заботиться о тебе, у меня не будет проблемы свободного времени. И я не понимаю, как этот мирок может быть хуже для меня, чем… ну хотя бы для той девушки на аэродроме. Она ведь тоже молода и неопытна, верно?

Эндрю улыбнулся:

– Хорошо, согласен с тобой, Бет тоже молода и неопытна. Но ведь помимо этого она лучше подготовлена к местным условиям, поскольку родилась в Нигерии, а выросла в Тэменрессете, а это – вторая Тасгала. Она уже пустила корни в Сахаре. Разница между тобой и ею в том, что для тебя здесь не существует человека, ради которого тебе следовало бы бросить здесь якорь, и, уж конечно, не ради меня. Нет, Лиз. С твоей стороны это просто вспышка дочерней верности. Но я не могу поверить, что ты рассмотрела проблему со всех сторон, и, возможно, ты еще скажешь мне спасибо.

Огорченная, Лиз ничего не сказала в ответ на слова отца.

Эндрю встал и протянул дочери руку: – А теперь я отведу тебя в гостиницу и познакомлю с месье и мадам Симон. Сегодня вечером мы отметим твой приезд торжественным ужином, а завтра утром, обещаю, снова поговорим о наших делах.

Однако обещанию Эндрю суждено было остаться невыполненным. Когда следующим утром Лиз открыла глаза и огляделась, она была поражена царившей в доме гнетущей тишиной, а также тем обстоятельством, что солнце уже высоко поднялось в небо. Поскольку отец предложил ей позавтракать в ресторане, Лиз предполагала, что, как только рассветет, он ее разбудит.

Вечером Эндрю сказал дочери, что окно можно оставить на ночь открытым, если она не станет мешкать и, растворив его, сразу же заберется под противомоскитный полог. Но Лиз не устояла перед искушением побыть немного у раскрытого окна, восхититься теплым, без единого дыхания ветерка, воздухом, пришедшим на смену палящей жаре и изнуряющему ветру, что поднялся перед заходом солнца. Небо приобрело густой темно-синий цвет, синеву которого там и тут пронизывали звезды, а когда первый москит возвестил о себе пронзительным писком, Лиз пришлось спасаться бегством.