Последнее письмо - Александра Морозова
— Это письмо не от деда, — сказал Андрей. — И почерк не его.
— Тогда от кого? — спросила я.
Андрей не ответил. Его глаза быстро перебегали со строки на строку, цепляясь за округлые хвосты букв.
Я не знала, что делать, и открыла к книге по госпитальной хирургии. Но потом показалось мне бесчувственным заниматься своими делами (даже делать вид, что занимаюсь). Я закрыла учебник без хлопка и посмотрела в окно.
Ветер теребил засыхающие листья яблонь, тряс их не сильно, но настойчиво, пока, наконец, они не сорвались с веток.
Андрей кашлянул, собираясь с мыслями. Я повернулась к нему. Прочитанное письмо тряпкой повисло в его пальцах, он даже не пытался его расправить. Усмехнулся, но глаза его остались серьёзными, если не грозными.
— Держи, — сказал он и протянул мне письмо. — Прочти.
— Я? Разве меня это касается?
— Какая уже разница?
Андрей не смотрел на меня. Взгляд его блуждал в пространстве.
Иногда ты узнаешь что-то, что тяжело нести одному. Словно тебе дали слишком большую коробку. Тогда становится не важно, в чём твоя тайна. Тебе нужен тот, кто с кем ты разделишь её.
Я взяла мягкий затёртый листок из его рук, положила перед собой и прочла письмо до самого конца.
«Дорогая Лида!
Если бы ты только знала, как я хочу назвать тебя “Моя Лида”! Такое маленькое слово, и какой большой смысл. Моя Лида… я хочу написать это, хотя бы расписывая ручку.
Я не писал тебе ни разу с нашей последней встречи, но думал о тебе всегда. Это странно, думать о человеке всегда, а я ловлю себя на мыслях о тебе, даже если думаю о чём-то постороннем. Порой мне кажется, будто ты стоишь за моей спиной и смотришь на меня. Как прежде смотрела, когда я играл твою любимую «Лунную сонату». Я раз за разом оборачиваюсь в надежде увидеть тебя, твои глаза цвета льда, в котором искрятся солнечные лучи, но вижу лишь пустоту, квадрат воздушного пространства, в котором так не хватает тебя.
В том, что мы не вместе, я не виню ни тебя, ни Федю. Виноват я один. Я не стал для тебя тем мужчиной, с которым ты бы осмелилась разделить свою жизнь. Тогда я этого не понимал и думал, что ты выходишь за Федю из вредности, чтобы насолить мне, заставить ревновать. Я был слишком горд, чтобы признать очевидное: Федя был достойнее меня, взрослее, умнее, надежнее.
Много лет назад (я точно помню сколько, но не хочу писать. Мне становится страшно оттого, сколько времени я прожил впустую) перед самым нашим расставанием я сказал тебе, что, если у вас с Федей всё будет благополучно, ты даже не вспомнишь меня. Но если вдруг ваша жизнь не сложится, ты будешь вспоминать обо мне постоянно. Я надеюсь, что всё у вас хорошо, но какая-то эгоистичная, зловредная червоточинка заставляет меня думать, что ты хотя бы изредка вспоминаешь о том времени, когда мы были счастливы.
Я уехал из Москвы почти сразу после вашей свадьбы. У меня не было родных или близких, которых бы расстроил мой побег.
Федя ничего не знал о нас. Наверное, ты не стала ему говорить. Да и зачем? Всё, что было между нами, было до того, как вы познакомились.
Если бы ты знала, как я жалею, что ушёл в тот день! Что не выслушал тебя, что мы тогда просто не поговорили, спокойно и открыто. Нельзя было позволить какой-то мелочи, ссоре разлучить нас. Я сам тогда отдал тебя Феде в руки.
Ты не знаешь, я был женат. Дважды. Кроме этих женщин, которых я, — увы! — не смог сделать счастливыми, в моей судьбе было много других. Иных я даже припоминаю с трудом.
Прости, если тебе неприятно об этом узнавать. Впрочем, я слабо верю, что моя жизнь тебя волнует. Я хотел сказать лишь о том, что ни одна другая женщина не смогла заменить тебя.
С первой женой у нас семьи не вышло. Вторая подарила мне прелестную доченьку. Я упросил назвать её Лидочка. Лида. Лидия.
Глядя на неё, я часто думал, что она могла бы быть нашим с тобой ребёнком. Кое-что от тебя словно бы с твоим именем досталось моей Лидочке. Тот же живой взгляд, то же воинственное, твёрдое движение губ, когда её ругают, то же стремление помогать другим и тот же командирский тон, когда делают не так, как она хочет. Однажды она вырастет и станет врачом, таким же хорошим врачом, как и ты. Я верю в это и горжусь ей уже сейчас.
Сам я не стал великим пианистом. Даже удивлён, что когда-то об этом мечтал. С таким же успехом мог бы мечтать о полёте на Сатурн. Свою жизнь я отдал детям — преподаю в музыкальной школе. Можешь себе такое представить? Ведь раньше я совсем не знал, как искать подход к ребёнку. А сейчас они меня любят.
Не тревожа тебя, я узнал, что у вас с Федей родились двое мальчишек. Поздравляю вас, пусть это выходит немного запоздало. Уверен, вы вырастите из них прекрасных людей. Я не знаю, как их зовут, но по временам молюсь о них.
Да, тебе не привиделось, ты прочла верно. Я пришёл к вере, но, заметь, не к церкви. Честно говоря, я и сам пока не осознал до конца, во что верю. Это что-то своё, принадлежащее только мне, что-то, чему ещё никто не выстроил храма и чему нельзя поставить купленную на входе свечку.
Возможно, я просто цепляюсь за веру, как утопающий за брошенную ему ветку. Я скоро умру. Наверное, ты уже догадалась об этом. Само моё письмо сигнал, что что-то идёт не так. Скоро я умру, и врачи, к сожалению, не допускают споров в этом вопросе.
Все мы однажды умрём. И все понимаем это. Но стоит человеку узнать, что его смерть уже близко, и он, кажется, больше не замечает жизни. Все мысли и чувства настроены только на неизбежный конец.
Ты сама врач и видела, как умирают люди, но почувствовать то, что чувствует умирающий, обречённый человек здоровому невозможно. Я молюсь о том, чтобы ты никогда не узнала то состояние, когда тело понемногу начинает отказывать, становится не твоим. Ещё немного и придётся сбросить его, как пробитый панцирь.
И всё-таки я смирился. Не перестал бояться, но смирился. Мужчине всегда сложно признаться в страхе, а трусу и подавно. И, раз я приговорён, то имею право
