Все жизни в свитке бытия - Людмила Салагаева
Старушка купается в счастье. Какие славные, неравнодушные люди. Заметили, обратили внимание. Они перешагнули через эгоизм и вступили с ней в отношения. Забытые чувства ожили, встрепенулись. Хотелось быть полезной сразу всем. Сокровищ немеряно, собирала каждый день – и настал час поделиться. Любительница кофе стала как дочка. Мужчина, как она теперь их понимала, – редкий экземпляр удачного эксперимента над человеческой природой. Его надо бы отдать в любящие руки. Ну а Таня…
Старушка прикинула, что полезное можно подарить Тане. Кроме книг, и то большей частью по юриспруденции, у неё, можно сказать, ничего и не было. Томик Ильина сам прыгнул в руки, он лежал на виду. «Я вглядываюсь в жизнь». Сложновато, конечно. «Заинтересую, научу её читать», – пообещала она себе и положила книгу в пакет.
Влюблённая женщина мысленно перебирала последние приобретения: незнакомец, старушка, Таня. Ещё недавно чужие, они стали частью её существования. Нашлось в нём место и Симонетте Веспуччи, и «Даме с горностаем». Бессмертные дамы дарили красоту, ничего не спрашивая взамен так долго, что, наверное, сами выбирали, кого им восхищать. Елена Борисовна стала избранницей. С этого всё началось, а продолжение здесь – в небольшом, произвольно сложившемся круге, где всех объединяет служение друг другу.
Небольшое смещение ракурса, как в калейдоскопе, изменило картинку. Девчушки-продавщицы прихорашивались и жизнерадостно чирикали. Прорвавшийся из-за туч мощный солнечный луч обещал победу над затянувшейся непогодой. Сидящие на дереве птицы за окном знали о мире что-то такое, от чего их распирало от восторга. Симпатичная ящерка напротив раскачивалась и посмеивалась. Аромат кофе, только что сваренного, превращал будний день в праздник.
– Господи! – мысленно обратилась Елена Борисовна, как к отцу.
– Прости и помилуй – полюби меня такую!
И, наклонившись к собеседнице, предложила: «А не подкупить ли нам продукты впрок? Прежние, небось, закончились…»
Гришаня-ангел.
"Гнилой угол " упирался в ржавый забор рыбцеха. Провонявший рыбой и водорослями, он был позором нищего поселка.
Зато самым посещаемым местом. На бугре стояла поселковая лавка, куда заглядывали проезжавшие автомобилисты.
За ней кусок моря с мокрыми лбами скал – пристанищем сивучей. Морские мигранты приплывали сюда в мае и терпеливо ждали гигантской трапезы – появления косяков горбуши и кеты.
Напротив магазина, на отвоеванном у берега пятачке, где слой песка за полстолетия был утрамбован ногами живущих, едва возвышалась почерневшая развалюха – мало похожая на человеческое жилье, но обитаемая. Здесь жил мальчик-ангел. На вопрос сколько лет, он, лучезарно улыбаясь, показывал четыре пальца.
Приветливое лицо в обрамлении выгоревших нестриженных кудрей, в длинной рубашоночке – сестринской кофте, босой – он обычно встречал вас на лужайке из аптечной ромашки, чудом уцелевшей от колес автомобилей.
Может и уцелела потому только, что лепилась к самой стене под окном вросшего в песок домишки. Гришаня сидел на траве с лохматой собачонкой, разглядывая на солнце янтарики, найденные этим утром.
Кто бы ни останавливался у магазина, Гришаню окликали. Его нельзя было не заметить, как нельзя не увидеть радугу прямо перед тобой. И хотелось задержаться, посмотреть, поудивляться.
– Вишь какой! Чистый Ангел!
Угощали лучшим, что было припасено.
Наступала минута – хриплый голос через окно звал Гришаню.
Следующий момент: с зажатой в руке денежкой мальчик спешил в магазин. Обычный мамкин заказ: сигареты и бутылка пива.
Жил Гришаня для мамы Зины – приносил ей опохмелку и курево. Для сестры Ларисы. Собирал ее разбросанные вещи, и вместо нее топил печку. Со всеми делился угощением. С Шариком, другом, спали обнявшись, собирали, выброшенные морем янтарики и полезную еду: водоросли, маленьких, не справившихся с сильной прибрежной волной крабов, осьминожек, мидий. Иногда копали червей для рыбаков, и, сидя на высоком причале, подолгу молчали…
Продавщица Клава, всякий раз глядя на Гришаню, расстраивалась. Бывшая комсомолка в ангелов не верила. Но встретила – и узнала. И так полюбила своей простой душой, что стала просить никчемную Зинку отдать ей Гришаню на воспитание. Хорошенько напившись, Зинка прямо в магазине расцарапала продавщице лицо (морду! – она кричала) и бушевала час за закрытой дверью, вытолкав покупателей.
– Сама попробуй роди, да тогда и отдай кровинку свою! – разорялась она визгливо.
Считая, что этого мало, раскочегарившаяся Зинуля, грозила Клаве кулаком, изображала лицом страшные гримасы – угрозы, обозначая свое превосходство. Натешившись, заснула на берегу в полуистлевшем старом баркасе, наполовину затянутым песком.
Как-то Зинуля собралась в город выпросить у бывшего мужа денег на выпивку и дочери Лариске на поступление в медицинский колледж.
– Не ждите! Ночуйте без меня! Завтра вернусь! – крикнула она на бегу, стараясь успеть на автобус.
Три молодых браконьера из соседнего городка – «Шурики» – так их звали в поселке, впервые дорвавшись до легкого заработка, выпотрошили ночами несчетное количество горбуши в малой речке и cбыли удачно пятьдесят килограммов икры. Уже сутки они отмечали на берегу успех водкой "Медведь Шатун" с крабами. Их сытый и отравленный большим количеством алкоголя и белка организм, бушевал как перегретый котёл, и хотел освободиться от яда. А потом …ну, «этого самого».
Захлопнувшаяся за Зинулей дверь автобуса была спусковым крючком «этого самого». Промелькнувшая идея сама чётко рисовала действия.
Они зашли в магазин, купили «Казенку», рассовали по карманам. Лариса, четырнадцатилетняя дочка, уехавшей Зинули еще спала и гостям не обрадовалась. Гришаня с Шариком носились по берегу.
Шурики, где напором, а где вроде как дружеской шуткой заставили девочку приготовить еду. За столом расположились по-хозяйски, ели и пили долго. Лара пить наотрез отказалась и ушла во двор стирать бельишко. Темнело. Гришаня с Шариком всё ещё не появились. Девочка зашла в избу за курточкой, и тут же вырубился свет. Кто-то грубо схватил Ларису и потащил внутрь. Её крик прервала грубая рука, пропахшая рыбой.
А потом настал ад, конца которому не было.
Вбежавший в дом Гришаня, с ходу был заперт в сенях на щеколду. Его обессиленные крики: «Лара!.. Лара!..» растворились в топоте ног, матерных выкриках и пробуксовке застрявшего в песке грузовичка. Запах бензина, треск сухой древесины…
Пламя заплясало, цепляясь за выступающие венцы. Ещё миг и оно заключило старый дом в гибельные объятья.
Неожиданно Шурики ринулись в избу, вспомнив про забытую сумку с деньгами… Через минуту рухнула крыша. Облако пыли с обломками сильный ветер потащил в море.
Связанная верёвкой и брошенная на мокрые сети грузовика, Лара увидела взметнувшееся пламя. В небе расцвёл огромный красный цветок их дома. Всё, что оставалось в
