Будь моей - Мария Летова
Оглядываю номер какой-то гостиницы, в которую с трудом помню, как попал. Башка отказывается работать. В двух последних сутках у меня вообще до хрена белых пятен.
Но я отчетливо помню, как радостно хлопали заплаканные глаза моей дочери, когда я ее нашел. Прячущуюся от дождя в деревянном домике одной из детских площадок, которые я успел обойти. Напуганную и чертовски маленькую. Мою.
Глаза обжигает. Позорная влага скапливается пеленой.
Твою мать.
Зажимаю пальцами переносицу.
Сколько еще раз я должен проживать это снова и снова? Вместо дикой радости испытывая то боль под ребрами, то головокружение, то желание пустить долбаную слезу.
Радостный вопль: «Папа!» Почти невесомое детское тело в моих руках.
Софи обняла меня, прижалась и сказала, что ушла из сада, потому что увидела мою машину. Потому что ждала меня с самого утра.
И тогда меня сломало окончательно.
– Блять…
Лежащая на подоконнике пачка сигарет вызывает приступ тошноты.
Пустой желудок воет и сжимается. На полу футболка, которую заблевал еще позавчера, после того, как вышел за ворота детского сада, вручив Софийку матери.
Моцарт…
Сглотнув вязкую слюну, думаю о том, что должен ее найти.
Она меня ненавидит?
Я себя ненавижу.
Я не мог быть с ними рядом.
Не мог функционировать как обычный человек, сбрасывая стресс слезами и объятиями. Потому что я долбаная сломанная микросхема! Мои мозги будто пропустили через мясорубку, и я не знаю, кто крутил ручку. Это точно был не я. Единственное, что я знаю, – это со мной впервые. Будто в моей голове двадцать лет сидела часовая бомба, которая рванула два дня назад, вывернув меня наизнанку.
Гостиничный телефон все еще жив после падения с тумбочки. Подняв его, звоню на ресепшен и прошу себе завтрак и воды, хотя не уверен, что способен принимать пищу.
Стащив с себя джинсы и трусы, разматываю бинт, картина под ним пиздец какая отчаянная. Ладонь раздуло, запястье тоже. Пальцы еле шевелятся.
Становлюсь под душ и пытаюсь вспомнить, где оставил машину. Это проблема, потому что вариантов у меня ноль, все не совсем дерьмово только потому, что машина прокатная, а значит, в ней есть «Джи Пи Эс», и компания по-любому сможет ее отследить. Только для меня это сейчас ничего не меняет. Лишь дает надежду, что телефон мог остаться в тачке.
Халаты в этой гостинице не предусмотрены, есть только набор чистых полотенец для одного человека, потому что гостиница третьесортная во всех смыслах. Может, как раз поэтому в дверь вместо деликатного стука начинают долбить так, будто я не завтрак заказал, а вызвал полицию.
Натянув джинсы на голое тело, на ходу застегиваю ширинку. Делать это с одной рабочей рукой величайшая проблема, поэтому оставляю пуговицу расстегнутой и открываю дверь.
Глаза Арины полосуют меня по лицу, как два горящих голубых прожектора. Распахнутые, припухшие и немного влажные, они пробегают по моему телу, охватывают его от башки до пяток.
Мне в живот будто врезается поезд.
Все вокруг становится реальным. Чертовски, твою мать, красочным.
Ее волосы растрепаны ветром, от нее и пахнет ветром. Ветром и дождем. Ворот красного вязаного свитера оттеняет бледную, почти прозрачную кожу на щеках. Делает Моцарта чертовски юной. Напоминает мне о том, что ей всего двадцать пять, но эту мысль обрывает звонкая пощечина, которой Арина обжигает мою щеку без каких-либо тормозов так, что моя голова дергается в сторону
Глава 43
Влад
Мне не приходится подбирать слова. У меня чертовски стойкое ощущение, что, если раскрою рот, останусь без яиц. Чертовски стойкое ощущение, что она пришла сюда не слушать, а говорить.
Арина сжимает и разжимает пальцы ладони, автограф которой сверкает на моей щеке.
Пока в мозгах звенит, смотрю на Моцарта, не позволяя себе моргать и, блять, дышать, ведь она фантастически наэлектризованная, а я не у такого уж большого количества людей вызывал подобные эмоции.
Наверное, потому, что никому в жизни не был так нужен, как ей и нашей дочери.
И то, как трещит вокруг Арины воздух, тому подтверждение.
Проглотив язык, я жду того, как она засадит мне по яйцам, но не физически, а словесно.
Твою мать… как же сильно я ее люблю…
– Я очень рада, что ты жив-здоров, – бросает она в меня. – Я не буду лезть в твое личное пространство, не волнуйся. Просто хотела убедиться, что с тобой все хорошо. И напомнить, что у тебя есть дочь, которую ты приручил, и она ждет твоего звонка уже вторые сутки. Ответственность – это не просто твое имя в ее свидетельстве о рождении. Это еще значит осознавать, что от тебя зависят!
Искупав меня в своих словах, Моцарт делает вдох, чтобы пополнить запас кислорода в легких. Пока она это делает, в мое нутро просачивается понимание, что мне не нужно личное пространство. Больше всего на свете сейчас мне нужно ее тепло. Физическое.
Я бы сильно поспорил о том, что со мной все в порядке. Так херово мне не было, кажется, никогда. Мой анамнез смахивает на клиническую картину жертвы авиакатастрофы, но, если ей нужно спустить пар, обточив об меня свои ножи, я потерплю.
– Продолжай… – прошу севшим голосом.
– Не смей быть таким самоуверенным! – гремит Арина, толкая меня ладонями в грудь. – Только не сейчас! Ответственность – это значит думать о чувствах людей, которые от тебя зависят! Мы есть, тупая твоя башка! Нас как минимум двое, может, тебе эта цифра кажется незначительной, но ты не смей сбрасывать нас со счетов! Ты не один! Я места себе не находила. Твой телефон отключен. Сидеть… ждать… По-твоему, я думала хоть о чем-то, кроме тебя, в эти двое суток? Могла я вообще о чем-то, кроме тебя, думать?! Уехал ты или… где ты находишься… что с тобой происходит… Я думала об этом, потому что мне на тебя не плевать! В печали и радости… – Тычет пальцем в мою грудь. – Заруби эти слова у себя на носу, Градский, если когда-нибудь собираешься вручить мне свое чертово кольцо, иначе я смою его в унитаз!
– Ты жестока… – говорю сухими губами.
– Ты бы бросил меня? – задает убийственно мучительный вопрос. – Если бы… – закрыв глаза, пытается выдавить из себя то, что режет меня без ножа. – Если бы мы ее не нашли. Ты бы бросил меня, как твоя мать бросила тебя?
Ад последних суток, клокочущие в башке воспоминания, пелена на глазах, которую Арина почти
