Шейла Дайан - Пляжное чтиво

— Ты уверена?

— Ты не хочешь, чтобы я летела с тобой?

— Сдаюсь! Мне надо бежать на работу. Увидимся в понедельник утром, — сказал он, поворачивая к двери… выходя в вестибюль…

— Люблю тебя, Шел, — сказала я его спине, злясь на себя за то, что огорчила сына, не желая вспоминать, что он огорчил меня… что я сама огорчилась… из-за своих собственных фантазий. Казалось, что я уже ничего не знаю наверняка. Л может, это и к лучшему.

— Летучая мышь. Дракон, — сказала я вслух, глядя в небо со своего балкона в Башне во вторник утром, на следующий день после возвращения из Чикаго, где я помогла Шелу устроиться в университетском общежитии. А до этого мы провели одновременно бесконечную и мгновенно промелькнувшую неделю в Филадельфии, разбирая его вещи, бегая по магазинам, пререкаясь… как та пара чаек, которую я видела на пляже.

Облокотившись о перила балкона, я закрыла глаза и вдохнула горячий соленый воздух. Я не могла успокоиться, думая о Шеле в незнакомом месте среди чужих людей. Я волновалась, сможет ли он приспособиться, научила ли я его, смогу ли я сама приспособиться. Как я справлялась все эти годы? Неуклюже. Я была беспечной, неразумной, неотзывчивой, эгоистичной, грубой, неумелой. "Я сама оплачу психиатра, — подумала я, охваченная угрызениями совести. Я даже пойду с ним к психиатру, если он меня попросит". И я скажу психиатру, что в неумении Шела приспособиться к окружающему миру виновата я. Я подвела его, не обеспечила его безопасность. Я должна была найти ему отца, создать ему настоящий дом. Может, моя мать, в конце концов, была права.

Меня охватил ужас, лицо загорелось от чувства вины, слезы брызнули из глаз. Конечно, я сурова к себе, но, вероятно, не так сурова, как Шел, когда он начнет понимать, как я подвела его. Может, он уже знает. Может, поэтому он никогда не говорил, что любит меня.

Мне захотелось оказаться рядом с ним, дотронуться до него, извиниться перед ним. Но он был так далеко. Оставалось лишь надеяться, что у меня появится шанс объяснить все до того, как какой-нибудь несчастный случай заберет меня или, еще хуже, его… из жизни… от меня. И тут я вспомнила о папке с бумагами, которую привезла из городской квартиры. Шел оставил ее в кухне вместе с библиотечной книгой, которую забыл вернуть.

Я взяла папку и села на балконе, чтобы просмотреть ее, прикоснуться к частичке своего сына. Две увеличенные фотографии моего левого глаза — ужасно старого и усталого. Я представления не имела, что он сохранил их. Часть неудачного эксперимента, как и мой силуэт на фоне открытого окна. Хотя эта фотография мне нравилась. Никаких морщин. Пара его работ по французскому и сочинение по Шекспиру на десять страниц с оценкой "отлично". Мне не надо было перечитывать сочинение, потому что я знала его наизусть. Я печатала его всю ночь, когда подошел последний срок сдачи.

В самом низу лежали две странички, написанные от руки, — работа по английскому языку, которую я никогда раньше не видела.

У меня остановилось сердце, когда я прочитала первое предложение:

"Немногие люди могут повлиять на жизнь мужчины, но я хочу рассказать о своей маме".

Мой мир исчез, когда я читала о наших отношениях — с его точки зрения — о неумелой любви, которую он видел за моими неуклюжими поступками.

"… Она всегда оберегала меня…" Слезы бежали по моим щекам, слезы, выжатые из самой глубины души."… Иногда даже слишком. Но разве не такой должна быть мама?" И я вспомнила, как тысячу раз думала, какой должна быть мама. И дальше: "Когда она прощается, то всегда говорит, что любит меня". А я думала, что он не слышит, или ему все равно, или еще хуже. Когда я дочитала до конца, то уже плакала навзрыд, вытирал глаза подолом футболки. "Моя мама — учитель, друг — единственный человек, самый важный в моей жизни".

Я положила странички на колени и гладила их, как гладила шелковистую кожу маленького Шела так много лет назад, как гладила его одежду, когда собирала его всего несколько дней назад.

Отсюда, с моего балкона, расстояние до Шела казалось невыносимо огромным. Я пошла в гостиную, взяла телефон и набрала его новый номер, уже отпечатавшийся в моей памяти.

— Привет! — ответил он из другой вселенной.

— Просто позвонила убедиться, что у тебя все в порядке, — сказала я, пытаясь придать своему голосу веселость и уверенность.

— Я как раз собирался позвонить тебе.

— Неужели?

Он уже скучает!

— Да. Забыл положить свой счастливый джемпер. Ты можешь послать его мне?

Он скучает по своему джемперу.

— Тот безобразный, с дырками?

— Мам, это же произведение искусства!

— Хорошо. Когда приеду домой.

— Ты на побережье?

— Да. Прекрасный день.

— Здесь тоже хорошо, но я должен бежать на физику. Не забудь о джемпере!

— Что-нибудь еще, Шел?

— Конечно. Пришли денег.

— Мне помнится, что я оставила тебе довольно большую сумму…

— Ладно, ладно. Я бегу. Потом позвоню.

— Желаю удачи! Надеюсь, тебе нравится учеба. Люблю тебя, Шел!

— Я тебя тоже люблю, мам. Ошеломленная, я продолжала прижимать трубку к уху… Щелчок. Гудки. Но я все еще слышала: "Я тебя тоже люблю, мам"… Очнувшись, я нежно положила трубку на место, вернулась на балкон к компьютеру, открыла файл "Заметки" и начала писать…

«— Желаю удачи! Надеюсь, тебе нравится учеба. Люблю тебя, Шел! — сказала Алисон с разрывающимся от тоски сердцем.

— Я тебя тоже люблю, мам, — ответил он».

"… ошеломив ее, — подумала я, но не смогла написать. Я была слишком потрясена, чтобы написать. — Есть вещи слишком ценные, слишком хрупкие, чтобы доверять их памяти машины", — размышляла я, выключая компьютер. Я посмотрела в небо и увидела пару морских чаек, грациозных и прекрасно свободных. И представила себя невесомой, парящей, понявшей наконец разницу между "иметь" и "удерживать рядом"!

— Привет, миссис Ди! — приветствовал меня юноша в зеркальных очках на следующее утро на пляже. — Вам понравится! Вы совершенно иначе взглянете на мир.

И он вытащил из алюминиево-полотняной горы яркий пурпурный зонтик, который я заказала накануне.

Эпилог

Пляжное чтиво

Оно было похоже на новорожденное дитя. Созданное из обрывков чужих жизней "Пляжное чтиво — 91" приобрело окончательный вид. Сидя под пурпурным зонтиком на пляже, я по-матерински осматривала свое создание, считала страницы, выискивала несовершенства. Пробежав пальцами по блестящей тисненой обложке романа, я почувствовала гордость. Пусть этот роман и не получит Пульцеровскую премию, но он мой, и я люблю его!