Карен Рэнни - Строптивая жена
От упоминания его фамилии улыбка Дугласа стала еще шире.
— Нисколько, леди Сара. Это урок, который учит радоваться тому, что мы имеем. Любить так, будто никогда не полюбим снова. Радоваться каждому мигу, проведенному с другом. Не считать свою жизнь и здоровье само собой разумеющимися. Брать от каждого дня весь смех, что в нем есть, все приключения, которые в силах пережить, все эмоции, которые выдержит сердце.
Сара слушала молча, потом отвела взгляд.
— Думаю, легче спрятаться, чем получать постоянные удары, — сказала она.
— Я никогда не говорил, что жизнь легкая штука, Сара. Требуется храбрость.
— Не уверена, что я храбрая.
— А я в этом абсолютно уверен. — Дуглас взял ее за руку. — Ты жалеешь о вчерашней ночи? — спросил он.
Она потрясенно смотрела на него.
— Нет.
— Ты уверена?
— Это ужасно с моей стороны? — тихо и испуганно спросила Сара. Она прочистила горло. — Это плохо — желать радости и удовольствия?
— Это называется жизнь, Сара, — улыбнулся Дуглас.
Что он тогда сказал? «У нас флирт»? Сейчас он улыбался ей, и на сердце у нее сделалось невероятно легко, как будто он способен смыть ее печали одним своим выражением лица.
Дуглас встал и подал ей руку. Полотенце упало на пол.
Вот это да!
Какой гипнотизирующий вид. Его мужское естество, казалось, росло, как просыпающийся и потягивающийся гигант.
Опершись на руку Дугласа, Сара встала и коснулась его плеча пониже царапин.
— Это я сделала?
Он глянул на отметины и улыбнулся:
— Я охотно готов получать раны в искусстве любви, Сара.
И он повел ее к кровати.
* * *
Вид у Сары был такой, будто она разрывалась между желанием убежать и стремлением повалить его на себя, приличия соперничали с падением нравов. Она ткнулась в него, окутав юбками, ее грудь прижалась к его торсу.
У нее вырвался судорожный вздох.
— С тобой все в порядке, Сара?
Она кивнула, задев волосами его нагую грудь. Дуглас старался сдержать дрожь, когда ее дыхание ласкало его кожу.
— Я не сделал тебе больно вчера ночью?
Она покачала головой, снова задев его волосами.
Как спросить жену, соединится ли она с ним снова? В его записной книжке о такой ситуации ничего не было.
Он отвердел и отяжелел, дыхание перехватывало, его обдавало жаром, хотя в комнате было прохладно. Сара… Он хотел быть в ней, хранить ее тепло и любить ее. Он хотел это все, ее запах, шелковистость ее кожи, вздохи и стоны наслаждения.
Он хотел слиться с ней в самом плотском атавистическом смысле, положить ее ноги себе на плечи и погрузиться в нее.
Встав спиной к кровати, он притянул Сару в свои объятия. Не поцеловать. Нет, сейчас он должен избавить ее от одежды.
Он начал расстегивать пуговицы ее черного платья. Сказать ей, что она прелестна, или это будет расценено как грубость?
— Почему ты носишь корсет? — спросил он, рассерженный возней со шнуровкой.
— Ты предпочел бы, чтобы я поступала как блудница? — спросила она, задыхаясь. — О Господи! Я ведь такая и есть?
Он поднял голову. В свете лампы глаза ее сияли, волосы рассыпались по плечам, румянец заливал щеки, губы изогнулись в улыбке. Никогда она не была такой прекрасной. Его жена, ждущая соития.
— Если ты блудница, тогда я… — Он заколебался. — Каков мужской вариант распутства?
— Пан? — предложила Сара.
Дуглас не знал, кто такой Пан, и отметил про себя, что потом нужно записать это слово и выяснить его значение. А пока он сосредоточился на шнуровке корсета.
— Почему женщины носят эти ужасные вещи? — спросил он, возясь с длинными шнурками.
— Чтобы сформировать правильные изгибы фигуры, — ответила она.
— Ты, должно быть, шутишь, — взглянул на нее Дуглас. — У тебя совершенные формы.
Сара покраснела еще гуще. Наклонившись, она спустила один рукав, потом другой, сняла лиф платья и вместе с корсетом бросила на скамью у кровати. На ней осталась сорочка и круглая юбка с какими-то хитроумными приспособлениями.
— Это обручи, — пояснила она, отталкивая его нетерпеливые руки, чтобы самой развязать ленты.
— Я совершенно не разбираюсь в моде, — сказал Дуглас.
— Они должны скрыть женскую фигуру.
— Ту самую, что пытается сформировать корсет?
Она рассмеялась, и он впервые услышал ее беззаботный смех. Он замер, положив руки на бедра, чувствуя, что у него сердце в груди переворачивается.
— Я достаточно хорошо знаю твое тело, — мягко сказал он. — Неужели ты не понимаешь, что я все время думаю о тебе, Сара? Что мои руки чувствуют твои формы, даже когда тебя нет рядом?
Она молчала, занявшись завязками. Но ее лицо пылало, пальцы дрожали. Наконец узел поддался, кринолин упал на пол, и Сара осталась в сорочке и в самых очаровательных панталонах, какие он только видел.
Дуглас сообразил, что не видел ее раздетой. Она всегда раздевалась за ширмой и оставалась в ночной рубашке до пят.
— Еще надо потрудиться, чтобы ты осталась нагой, — улыбнулся он.
Судя по виду, она хотела укорить его, но вместо этого улыбнулась, медленно спустив кружевные панталоны.
— Можно погасить лампу? — спросила она мягко. Она все еще оставалась в сорочке, но ткань была такая тонкая, что он видел соблазнительные изгибы ее тела и пышную грудь.
Темнота успокоит Сару, хотя лишит его удовольствия видеть ее. Он подошел к ночному столику, погасил лампу, потом вернулся к Саре.
Шелест ткани известил его, что она теперь нагая.
Он прижал ее к себе и держал, пока она не взялась за его плечи. Тогда он без усилий поднял ее, положил на кровать и лег рядом.
Его пальцы прошлись по выпуклости ее груди, спустились к талии и животу. Потом он обеими ладонями обнял ее грудь, чуть сжимая, и целовал оба холмика одновременно.
— У тебя красивая грудь, Сара, — сказал он. — Не только прекрасной формы, но еще и очень чувствительная. — Он провел языком по соску.
— Дуглас, — прошептала она.
— Моя милая Сара. Моя прекрасная Сара.
«Моя возлюбленная».
Баюкая ее, он нежно нашептывал ей на ухо. Она повернулась, положив голову ему на плечо, ее дыхание было жарким, сердце зачастило.
— О, Дуглас.
Его пальцы гладили ее, исследовали, находили места, от прикосновения к которым она задыхалась и цеплялась за него. Срывавшимся голосом она повторяла его имя. Его губы следовали за его руками, и когда он поцеловал ее, его ум успокоился и обрел мир.
Его губы коснулись ее губ, и в этом поцелуе была вся его сдержанность, вся нежность и только намек на бушующую в нем страсть.
