Дэвид Лоуренс - Счастливые привидения

И опять, когда он глядит ей в лицо, в его серых глазах, странно, неестественно светящихся появляется злое выражение.

— Не смотри на меня так, — тихо просит она. — Я всё знаю.

Он разразился свирепым смехом.

— Кто научил тебя — полицейский?

— Кстати, он, наверно, все еще внизу! Не только он. Скорее, женщина в шали. Ты оставался у нее всю ночь?

— Не совсем. Ушел перед рассветом. А ты что делала?

— Не кричи. Я вернулась домой задолго до рассвета.

Ей кажется, что она слышит знакомый басовитый смех.

— Ну, и что же? — с любопытством спрашивает молодой человек. — Чем ты занималась?

— Не помню. А что? Собираешься потребовать отчет?

— Ты слышала смех?

— О, да. Было еще другое. Я кое-что видела.

— Видела газету?

— Нет. Не кричи. Я слышу.

— Разыгралась сильная буря, выбила в здешней церкви окна и двери, учинила там страшный разгром…

— Я видела. Страница из церковной Библии залепила мне лицо. Из Книги Иова…

Она тихонько смеется.

— А что еще ты видела? — по-прежнему громко спросил он.

— Видела его.

— Кого?

— Ну, этого я не могу сказать.

— Какой он был?

— И этого я не могу сказать. Не помню.

— Ты должна помнить. А твой полицейский тоже его видел?

— Нет, не думаю. Мой полицейский! — И она надолго зашлась в переливчатом смехе. — Вот уж он никак не мой. Однако нужно пойти вниз и повидаться с ним.

— Ты какая-то странная, — говорит Марчбэнкс. — Знаешь, у тебя нет души.

— Ну и слава Богу! — восклицает она. — Зато у моего полицейского душа наверняка есть. Мой полицейский!

И она опять, под аккомпанемент пронзительных криков канареек, заливается смехом, похожим на перезвон колокольчиков.

— Что с тобой? — спрашивает Марчбэнкс.

— У меня нет души. И никогда не было. Но мне всегда ее навязывали. Единственно душа соединяла нас. Теперь ее нет. А ты свою не потерял? Она ведь постоянно терзала тебя, словно гнилой зуб.

— О чем ты говоришь? — не выдерживает он.

— Не знаю. Все так удивительно. Послушай, мне надо спуститься и поговорить с полицейским. Он должен быть в гостиной. Пойдем со мной.

Они вместе спустились на первый этаж. Полицейский в жилете, сняв пиджак, лежал на диване — с очень унылым видом.

— Послушайте! — обращается к нему мисс Джеймс. — Вы и вправду хромаете?

— Вправду. Поэтому я здесь. Не мог уйти, — отвечает этот светловолосый страдалец, и слезы выступают у него на глазах.

— Как это случилось? Вчера вы не хромали.

— Сам не знаю, как это случилось — но когда я проснулся и хотел встать, у меня ничего не вышло.

Слезы побежали по его расстроенному лицу.

— Невероятно! И что теперь?

— Какая нога болит? — спрашивает Марчбэнкс. — Позвольте взглянуть.

— Не позволю, — говорит бедняга.

— Придется, — вмешивается мисс Джеймс.

Полицейский медленно стаскивает носок и показывает левую белую опухшую ногу, напоминающую чудовищную звериную лапу. Увидев ее, полицейский зарыдал.

Пока он рыдает, девушка вновь слышит низкий торжествующий смех. Однако она не обращает на него внимания, она с живым любопытством всматривается в плачущего молодого полицейского.

— Больно? — спрашивает она.

— Больно, когда встаю, — не переставая плакать, отвечает полицейский.

— Тогда вот что… Мы позвоним врачу, и он отвезет вас на такси домой.

Молодой человек стыдливо вытирает с лица слезы.

— Вы не знаете, как это произошло? — с тревогой спрашивает Марчбэнкс.

— Не знаю.

В это мгновение девушка как будто у самого уха слышит проклятый басовитый смех. Она вскакивает, но не видит ничего особенного.

Она оглядывается, потому что Марчбэнкс вдруг начинает скулить, словно раненый зверь. Его бледное лицо вытягивается, искажается в болезненной гримасе не только из-за мучительной боли, но и, судя по пристальному взгляду, который устремлен в одну точку, из-за появления некоего фантастического существа. В этом страдальческом взгляде — жуткая усмешка человека, понявшего, что он в последний раз, теперь уже непоправимо свалял дурака.

— Вот! — жалобно стонет он необычно высоким голосом. — Я же знал, что это он!

Засмеявшись фальшивым дрожащим смехом, он падает на ковер и пару мгновений корчится на нем. Потом затихает, весь перекошенный, в нелепой позе, словно его убило молнией.

Мисс Джеймс не сводит с него испуганного взгляда округлившихся карих глаз.

— Он умер! — вдруг выпаливает она.

Молодого полицейского всего трясет, и он не может говорить. Девушка слышит, как у него стучат зубы.

— Похоже на то, — запинаясь, говорит он.

В воздухе стоит легкий аромат миндаля.

Любовь

— Ну и ну, моя дорогая! — сказала Генриетта. — Будь у меня такое несчастное лицо перед выходными с женихом, который через месяц станет моим мужем, уж я постаралась бы изобразить радость или вообще ничего не изображала бы, но что-нибудь придумала бы.

— Замолчи! — грубо оборвала ее Эстер. — И не смотри на меня, если я тебе не нравлюсь.

— Дорогая Эстер, только не надо злиться! Погляди на себя в зеркало, и ты сразу поймешь, о чем я говорю.

— Плевать мне, о чем ты говоришь! Какое тебе дело до моего вида? — в отчаянии проговорила Эстер, не выказывая желания смотреться в зеркало или что-нибудь еще предпринять, следуя доброму совету сестры.

Будучи младшей сестрой и, к счастью, еще не помолвленной, Генриетта тихонько напевала себе под нос. Ей исполнился лишь двадцать один год, и она пока не собиралась рисковать своим душевным покоем, приняв роковое кольцо. Тем не менее, приятно было сознавать, что Эстер «сбыли с рук», как говорится, потому что Эстер скоро двадцать пять, а это уже опасно.

Плохо лишь то, что в последнее время у Эстер постоянно появляется это ужасно «несчастное» выражение, стоит только упомянуть ее верного Джо, а еще у нее черные круги под глазами и осунувшееся лицо. Когда Эстер так выглядит, у Генриетты делается отвратительно на душе от тревоги, от дурных предчувствий, и ей невмоготу это терпеть. Она попросту не может выносить этот вдруг сжимающий сердце страх.

— Я о том, — продолжала Генриетта, — что не очень хорошо являться к Джо с таким лицом. Или сделай другое лицо, или…

Она удержалась и не сказала лишнего, а ведь у нее едва не вырвалось: «Не нужно никуда ехать». На самом деле ей хотелось верить, что Эстер сумеет все преодолеть. Тогда Генриетте больше не придется морочить себе голову ее проблемами.

— О, черт! — воскликнула Эстер. — Замолчи!