Алана Инош - Дочери Лалады. (Книга 2). В ожидании зимы

«Вот, откушай. И прости слуг наших, что тебя схватить пытались. Всех яблок, что у нас в саду созревают, нам самим не съесть: такое великое их множество, что я бы даром их людям раздавала – пусть бы кушали да нас добрым словом поминали… Вот только батюшка с матушкой жадные: своё добро никому не отдадут, пусть хоть и сгниёт оно, лишь бы чужим не доставалось. – Нежана усмехнулась уголком пухленьких свежих губ – ярче вишен. – А у батюшки вчера на базаре кошелёк срезали – ох как он рвал и метал! Не так много было там денег, сколько от него крику… У него ж каждый грош на счету».

Цветанка едва не поперхнулась кисло-сладким лакомством. Выходит, тот чванливый богач с женой – родители Нежаны!

«Ты не похожа на них», – пробормотала она.

«А ты думаешь, что дети всегда перенимают всё от родителей? – Нежана взяла у неё ложку и зачерпнула несколько прозрачных вишен, задумчиво глядя, как мёд тонкой нитью струился обратно в чашку. – Мне иногда даже думается, что я не родная…»

В саду вдруг раздался зычный, грудной женский голос, звавший:

«Нежана! Нежанушка, где ты? Тебя матушка зовёт, выходи!»

Нежана стрельнула глазами себе за плечо, будто не ласковый зов услышала, а злой окрик.

«Это нянька Умила. Мне пора, – вздохнула она. И кивнула на чашку с вишней в меду: – Ты ешь, ешь… Как доешь, посуду можешь прямо тут и оставить. Приходи сюда завтра, буду тебя ждать».

И случилось то, о чём Цветанка не могла и мечтать: лицо Нежаны приблизилось, и она провалилась в мягкие, кисло-сладкие и чуть липкие чары вожделенных губ, а сердце плюхнулось в медово-вишнёвую глубь. Что это? Шутка уходящего лета, прощальный подарок солнца, отягощённого предосенней грустью? Но чем бы это ни оказалось, Цветанка вдруг поняла: ей не жить иначе. Лишь в девичьих руках был ключик к её сердцу, и только в девичьих губах она могла тонуть и безмятежно растворяться.

Оставшись в кустах одна, она ещё долго не могла опомниться, выпутаться из головоломки со вкусом вишни, яблок, мёда, с запахом земли, мяты и волос Нежаны. Безумная мысль сверкнула на спокойном небосклоне, всколыхнув умиротворённость: а если признаться, что она – не парень? Будет ли Нежана смотреть по-прежнему, захочет ли поцеловать? Нет… Цветанка с содроганием отмахнулась от этой мысли. А потом отодвинула доски и выскользнула на улицу.

Вернувшись домой, она обнаружила слонявшихся по двору ребят – своих трусливых приятелей. Завидев её, они понурили головы, и только Первуша осмелился подать голос:

«Ты прости нас, что убежали… Мы думали, что тебе уж ничем не поможешь».

«Думали они, – хмыкнула Цветанка. – А помочь было можно. Вот Ярилко мне и помог».

Парнишкам, видно, было знакомо это имя.

«Это не тот ли Ярилко, чья шайка рынок держит?»

«Он самый, – кивнула Цветанка. – И я теперь с ними».

Она прихвастнула: своего решения о вступлении в воровское братство она ещё не высказала, но впечатление на приятелей это произвело огромное. Они струхнули и помрачнели.

«А попасться не боишься? – спросил Тюря. – Ведь не посмотрят на малые года, поотрубают пальцы-то!»

«А я глаза отводить умею, – похвалилась Цветанка. – У меня ж бабуля – ведунья! Так что не поймают меня!»

Отвесив дружкам по подзатыльнику, на том она с ними и помирилась, не любя подолгу сердиться. А мысли её вновь и вновь ручным голубем летели к Нежане: что подарить девочке, у которой и так всё есть?

Бродя по базару в поисках подходящего подарка, она снова приметила того синеглазого воришку. Чем-то он напоминал ей себя саму: наверное, Цветанка была бы именно такой, случись ей родиться мальчиком. Он тоже заметил её, но лицо его осталось напряжённо-неулыбчивым, а глаза остро блестели. Стоило Цветанке на мгновение отвлечься – а он уже пропал, будто призрак.

Проходя мимо птицеловов, продававших пойманных ими певчих птах, она поняла: вот какой подарок нужен! Сами птички стоили дёшево – по два-три серебряника, а вот клетки – дороже, но Цветанка решила не скупиться и полезла за кошельком… Ан кошелька-то и не было. Сразу поняв, чьих рук это дело, она обвела глазами толпу. Мелькнула знакомая шапка… Он или не он? Взявшись за янтарное ожерелье, Цветанка вновь ощутила его живое тепло.

«Обернись, засранец, – сверля жарким взглядом затылок парня, мысленно приказывала она. – Обернись!»

Словно услышав её повеление, парень обернулся, колко блеснул бирюзой глаз и тут же кинулся убегать. Вот это он сделал зря: в беге Цветанке не было равных. Она в считанные мгновения нагнала щипача и прыгнула ему на спину, повалив наземь, в пыль.

«Отдавай то, что не твоё!» – прошипела она, занося кулак для удара.

Закрываясь руками, воришка хохотал. От такой наглости Цветанку будто кнутом огрели меж лопаток, и она едва не врезала по этой смеющейся мордахе.

«На, на, на», – сдался парень, и брошенный им кошелёк легонько ударил Цветанку в грудь.

«Вот гадёныш», – процедила она, поднимаясь со своими деньгами на ноги.

«Меня Нетарем звать, – представился воришка, отряхиваясь. – Ярилко мне тебя испытать велел».

«Вон оно что, – промолвила Цветанка, чувствуя, как первоначальный гнев охладевает. – И как? Гожусь я?»

«Годишься, – ухмыльнулся Нетарь. – Хватка у тебя что надо, даже не скажешь по тебе, что только два дня в деле. Не серчай уж, что мошну твою подрезал – то проверка была».

«Ладно», – смягчилась Цветанка.

Она купила малиновку в клетке. Подходя к знакомому забору, она вздрогнула от радости: голосок Нежаны хрустально выводил «Соловушку». Подобрав камушек, Цветанка повторила вчерашний знак. Прошуршав сквозь листву, камень упал где-то за забором, а голос стих. Доски отодвинулись, и Цветанка вместе с клеткой протиснулась в прохладную гущу вишнёвых кустов.

«Это тебе», – прошептала она.

Нежана нахмурилась: казалось, подарок её не обрадовал, и сердце Цветанки облилось холодом.

«Бедная птичка! – покачала богатая девочка головой. – Разве ей место в клетке? Радовать своими песнями она сможет только на свободе… Что за нелюди эти птицеловы!»

Она открыла клетку, и малиновка тут же выпорхнула на волю, скрывшись в кроне дерева, а семь серебряников Цветанки оказались выброшенными на ветер. Впрочем, смутно она чувствовала правоту Нежаны, а потому не стала её упрекать. А та вздохнула, усаживаясь в траву под кустом: