Венецианская маска (СИ) - Delicious

Я хочу, чтобы любовь наполняла мое сердце, но источник должна найти сама. Я знаю, что когда мы с Марком вместе, пламя нашей любви горит ярко, но в разлуке я словно отпускаю его и из МЫ возвращаюсь в уютное Я. Разлука не тяготит меня, я вовсе не страдаю и не считаю мгновения до нашей встречи. Может быть, меланхоличность моей натуры и внутренняя предрасположенность к одиночеству дают о себе знать. А может, ощущение преходящности событий и уверенность в нашей скорой встрече.

У меня нет ответа. Но только что я собрала осколки разбитой мельницы и твердо решила: между мной и Марком это останется последней вещью, которая оказалась разбита.

Я прервала чтение, чтобы подойти к окну и распахнуть его пошире: мне вдруг стало душно. Если в описании Марка я еще худо бедно узнавала своего отца, казалось до боли неправдоподобным, что эти строки писала мама. Дело было не только в том, что я никогда не знала ее наивной и чистосердечной девушкой, какой она представала из записей, сколько мне вообще было трудно представить ее влюбленной. В моих глазах она была деятельна, рациональна и застегнута на все пуговицы, она решала проблемы логическим анализом и никогда не пускала нюни. Я не знала ее сентиментальной: я знала ее прямолинейной и волевой. Чувствуя себя до странного оторванной от реальности, я продолжила чтение.

14 сентября, четверг

Мне немного не по себе писать здесь вещи, которые у меня на сердце, потому что они кажутся мне неправильными. Есть ли моя вина в том, что я безвольно и глупо позволила себе последовать за фантазиями и воспылала чувством к своему профессору будучи счастливой в отношениях с другим?

У этого чувства нет и не может быть ни развития, ни будущего. Оно может стать для меня истоничком терзаний, или же источником вдохновения. Я знаю, оно точно пройдет, когда учеба кончится. Я знаю, наваждение временно… Но я плохо сплю, мое сердце колотится, а быть с ним вдвоем в помещении мне сладостно и невыносимо.

Я думаю о нем постоянно. Сейчас пора раскрыть его имя. Франческо. Франческо Палладино. Он кажется мне если не совершенством, то по крайней мере, близким к нему. Наверное, мне стоило пресекать эти мысли в начале, наверное, это вина фантазий, которые заманили меня в ловушку… И все же я думаю о нем непрестанно. Представляю его губы, касающиеся моих губ, его объятия, то, что он мог бы сказать мне и что никогда не скажет.

Нет, он мне вовсе не нужен. Я не мечтаю идти с ним по жизни рука об руку и все в таком духе. Моя глупая мечта — это лишь один поцелуй, хоть раз найти себя в его объятиях, чтобы потом сказать, что это все была ошибка и никогда не следовать за своей страстью. Я знаю, будь я уверена, что он разделяет мои чувства, мой пыл бы сильно подостыл, ведь обычно именно неопределенность и риск главные виновники головокружения.

Меня мучает совесть. Я говорю и думаю одни вещи, а чувствую другие. Я знаю, что любовь — это работа, что идеальных людей нет, а лучшее — враг хорошему, я знаю, что на поверку Франческо окажется обычным человеком: не таким умным, как мне представлялось, с кучей вредных привычек и возможно, довольно противными чертами характера, которые он хорошо прячет. Я знаю, что не последнюю роль в моей страсти сыграл его талант, но я также абсолютно уверена, что когда Марк станет доктором, он проявит себя столь же ярко. Я знаю его и верю в него.

Но о запретном думаю непрестанно.

15 сентября, пятница

Кажется, я говорила, что Сара станет моей подругой? Я ошиблась.

Когда она, приветливо улыбаясь, пригласила меня после занятий на аперитиво, я и не подозревала, какой мукой это обернется. Радостно выпалила «да», а потом все гадала, была ли моя внезапная сонливость логическим следствием двух бессонных ночей или же все дело было в собеседнице, сопровождающей блеянием каждое свое слово. Слава богу, от меня требовалось лишь заполнять паузы вежливыми «м-м», «ого-о» и «ничего себе», — в остальном, Сара была самодостаточна. Уверена, встань я и уйди, она бы так и продолжила говорить в пустоту, будто забытый на окне радиоприемник.

Мой бог, о чем же она говорила, играя с бокалом Шардоне в наманикюренных пальцах? Сейчас и не упомнишь. Музыкальные фестивали, которые мне не интересны, кино, которое я никогда не смотрела, книги, которые я никогда не читала. На меня волнами накатывал сон. Глаза закрывались сами собой, я ничего не могла поделать. Один раз уже пришлось ускользнуть в уборную, где я умылась ледяной водой, случайно намочив волосы и воротник рубашки, но полученного заряда бодрости хватило на четверть часа. И моя голова снова медленно клонилась к столешнице, пока пухлогубая Сара увлеченно делилась историями из личного запаса.

За соседним столиком перебивали друг друга старики, размахивая руками с сигаретами, зажатыми между средним и указательным пальцами. И от гула у меня болела голова, а от дыма слезились глаза. «Allora», — в сотый раз повторила Сара, и я, не отдавая себе отчета, прошептала вслед за ней это красивое и бессмысленное слово, смакуя звонкий раскатистый «r» и мягкий крепкий «l».

Моя тарелка была пуста, в бокале остался один лишь лед и апельсиновая корка, а гора брускетт, лежащих перед Сарой, и не думала таять. Время казалось застывшим как доисторическая окаменелость, пока она не выдала: «А Франческо Палладино?» — и после этого, видно, чтобы наверстать упущенное, побежало втрое быстрей.

Я опустила фисташку, которую собиралась съесть, прямо в пепельницу и даже не заметила. Взяла в рот соломинку, забыв, что мой бокал давно пуст. Меня так резко вырвало из сладкой дремы, что закружилась голова и шпритц попросился обратно.

— Ч-что Франческо Палладино?

— По-моему, самый лучший преподаватель, не находишь? — прищурилась Сара, — Ну э-э, сама понимаешь. В ту пятницу девчонки ходили на его выставку, говорили, что-то с чем-то. Что он гений и все такое. И я тоже завтра туда собираюсь. Хочешь со мной? Ах, кстати, слышала, что он полиглот? Чудно так. Знает английский, немецкий, французский и испанский в совершенстве…

И еще шведский, мысленно добавила я. Ты забыла про шведский.

— А книгу его