Дениза Алистер - Было ли счастье?

— Как я понимаю, ты там с одной из своих девиц?

— Ах, ты так это понимаешь? — проговорил он насмешливо, не скрывая своих карт.

— Если я надумаю приехать в Эдинбург, Гай, — холодно произнесла она, — то не для того, чтобы пообщаться с твоей очередной пассией!

— Дорогая моя, — протянул он ласково, не обращая внимания на ее раздраженный тон, — если уж ты пойдешь на столь тяжелую жертву, чтобы составить мне компанию, то я сделаю все возможное, чтобы уделить время тебе одной.

Эта фраза ничего ей не сказала.

— А как же бедная дурочка, надеющаяся на то, что ты посвятишь ей все свое время — что же будет с ней?

— Боже! — перебил он ее. — Не намекаешь ли ты на то, что собираешься остаться со мной на ночь? — чувствовалось, что он наслаждается ситуацией, в голосе его звучало некоторое удивление, но и насмешка тоже. — Если это так, то можешь быть абсолютно уверена, что я буду совершенно свободен.

Губы ее сжались.

— Если ты все еще надеешься на это, Гай, — ледяным тоном проговорила она, — то мне тебя жаль. Я весьма разборчива и не ложусь в постель с кем попало. В наше время необходимо проявлять осторожность.

— Вот стерва, — сказал он. — Берегись, Марни, а то в один прекрасный день мне захочется доказать тебе, насколько слаба твоя антипатия ко мне. Берегись, потому что ты никогда не простишь себе то, что покоришься этому — как это ты меня однажды назвала? — Теперь голос его был похож на гладкую змею, возбуждавшую прикосновениями ядовитого языка свои нервные окончания. «Стареющему жеребцу, предлагающему себя для случки с кем попало»? Тонко, очень тонко подмечено, — протянул он.

У Марни хватило совести поморщиться при напоминании об этих ужасных словах. Четыре года назад она наговорила ему бог знает что. Такое просто невозможно простить. И она тогда больно и жестоко оскорбляла его, а он был так невозмутим, так спокойно нежен по отношению к ней, что она отпустила все тормоза, пытаясь разбудить в нем дремлющего зверя своими чудовищными оскорблениями и обвинениями. Но она ничего не добилась. Нет, добилась, но лишь того, что он повернулся и ушел от нее. Теперь она понимала, что ему тогда оставалось; только уйти или ударить ее. Но четыре года назад то, что он повернулся и ушел, ранило ее, пожалуй, сильнее, чем все остальное, что он делал по отношению к ней.

— Не моя вина, что ты жаждешь разнообразия, — язвительно отпарировала она, чтобы скрыть свое смущение.

— Именно эта «жажда», как ты изящно выразилась, — поддел он ее, — и делала наши ночи вдвоем такими захватывающе волнующими.

— А я была такой наивной дурочкой, ведь так? — ее нижняя губа насмешливо выпятилась. — Этакая трогательная кретинка, позволяющая тебе делать с собой все, что угодно.

— Послушай, — его терпение неожиданно лопнуло, — у меня действительно нет времени на подобные словесные баталии. Если ты мне позвонила, чтобы развеять скуку и испортить настроение, то вынужден тебе сообщить, что ты достигла своей цели. А теперь скажи мне, — коротко проговорил он, — ты приедешь в Эдинбург? И на этом закончим разговор, пока он не перерос в нашу обычную перебранку.

— Я посмотрю расписание самолетов и через секретаршу сообщу о времени прибытия, — пробормотала она, капитулируя.

Не стоило портить ему настроение еще до своего приезда. Ей и так предстоит нелегкий разговор.

— Думаю, стоит тебя предупредить, что если твой приезд как-то связан с твоим братом, ты лишь напрасно потеряешь время, — заметил он.

— До встречи, — сказала она и быстро повесила трубку.

Джеми, очевидно, стоял у телефона, ожидая ее звонка, потому что снял трубку сразу же.

— Клэр пошла наверх прилечь, — объяснил он ей. — Я не хотел, чтобы телефон ее разбудил. Так ты поговорила с Гаем?

— Он сейчас в Эдинбурге, — сказала она ему. — Я собираюсь прямо сегодня отправиться туда.

— Спасибо, что ты идешь на это ради меня, — сказал он взволнованно. — Я знаю, как тебе противно обращаться к нему с просьбами, и я бы никогда не попросил тебя об этом, если бы не Клэр.

— Как она? — с тревогой спросила Марни.

— Нервничает, — коротко ответил ее брат. — Улыбается. Притворяется, что спокойна, хотя все время боится сделать что-то не так, следит за собой, продумывает каждое свое движение.

— Да, — проговорила Марни, хорошо представляя душевное состояние Клэр после недавнего выкидыша.

Она на собственном опыте знала, что после того, что случилось, женщина не может не винить во всем себя. И здравый смысл, и врачи могут твердить тебе, что это всего лишь нелепая случайность, которых немало в этой жизни, но как бы ты ни пыталась убедить себя в этом, все равно чувство вины не покидает тебя. Оно будет терзать тебя день и ночь.

— Если бы нам только удалось спокойно прожить следующий месяц! Возможно, тогда она и поверит, что на этот раз все будет хорошо.

— Передай ей привет, — сказала Марни. — И сделай так, чтобы у нее больше не было причин волноваться.

— Я же не полный идиот, — обиженно ответил Джеми. — Я прекрасно понимаю, как она мучается из-за меня.

«Ну что ж, это уже что-то, — подумала Марни. — Может быть, этот двойной кризис заставит ее безалаберного, вечно занятого своими машинами брата измениться в лучшую сторону».

— Как только Гай скажет, что он сможет сделать, я тебе позвоню, — сказала она. — А ты как следует заботься о Клэр.

— Я и собираюсь делать это, — твердо пообещал он. — И еще раз спасибо за то, что ты делаешь это для меня.

— Не надо благодарить меня, Джеми, — устало вздохнула Марни. — Поблагодаришь Гая — если только он согласится вытащить тебя из передряги и на этот раз.

Никто из тех, кто знал Марни Вестерн-Фрабосу — красивую, но не ведущую богемный образ жизни художницу, вечно одетую в перепачканную краской футболку и потертые джинсы, не узнал бы ее в элегантной даме, грациозно спустившейся со ступенек аэровокзала вечером того же дня.

Для мужчины, чьи темные глаза следили за ее движением в толпе, она олицетворяла собой все, что он ценил и любил в женщине. Стоило ему впервые увидеть ее, как он почувствовал, что все его существо воспылало жаждой обладать ею, обладать полностью и безраздельно. С тех пор прошло пять долгих и полных событий лет, но все же он был не в состоянии подавить в себе мучительного желания, охватывающего его каждый раз, как он ее видел.

У нее была великолепная кожа — нежная и розовая, как персик, Ее длинные белокурые волосы на этот раз были собраны в тяжелый пучок, но этот строгий вид не мог скрыть игру рыжевато-золотистых огней в ее прядях при свете вечерних фонарей. Она обладала той совершенной красотой женственности, которая еще более усиливалась чистым овалом лица с мягкими чертами. Ее синие глаза то вспыхивали фиолетовым огнем от страсти, то становились серыми, как льдинки, когда она злилась. У нее был небольшой прямой носик, казавшийся слегка вздернутым, когда она с вызывающим видом поднимала подбородок. А рот! Он внимательно посмотрел на ее рот с чуть опущенными вниз уголками губ, — очевидно, в эту секунду она думала о чем-то грустном, это был самый чувственный рот, какой ему когда-либо приходилось видеть. Он знал вкус и упругость этих губ, и это волновало его больше, чем их вид, вызывало неутоленное желание вновь прикоснуться к ним, почувствовать их еще и еще раз.