Никола Марш - Хозяйка кофейни

После стольких лет разлуки побыть со своим мужем…

ГЛАВА ВТОРАЯ

— Что тебя удивляет? Ты и раньше видел, как я ем шоколад.

— Но с таким удовольствием — никогда. Это прелестно.

Кэмрин наслаждалась. Не столько любимым лакомством, сколько легкой непринужденностью их общения друг с другом.

Она намеревалась обсудить дела, съесть эти потрясающие вкусные вещи — и расстаться. Но они бесцельно болтали, пили горячий мокко, обсуждали изумительный миндальный бисквит.

— Так ты намекаешь, что я поросенок?

— Нет, — потряс головой Блейн, — ты вовлекаешь меня в беду, мне трудно справляться с собой.

— Я? — Она невинно улыбнулась, отправляя в рот очередную порцию шоколадно-апельсинового мусса.

— Именно.

Блейн не мог оторвать от нее глаз, и Кэмрин приводило в восторг его внимание.

— По-моему, ты уже в беде.

Именно так. Оказалось, очень трудно объяснить самому дорогому на свете человеку, почему он поступил шесть лет назад так, как поступил.

И Кэмрин, чувствовавшая себя свободно и расслабленно, чего с ней очень давно не случалось, все-таки в глубине души хотела понять, чем был вызван этот его странный давний поступок.

— Послушай, я понимаю, ты хочешь поговорить о своей перепланировке, возможно, это единственная причина, почему ты сейчас здесь со мной. Я обещаю, мы обсудим это позднее. А сейчас, когда ты с таким удовольствием лакомишься, давай не будем о делах. Я хочу рассказать тебе все о прошлых временах, — произнес Блейн.

Мусс чуть не застрял в горле девушки. Ведь она не знает, почему он разыскал ее.

Блейн ее муж. Но они поженились шесть лет назад. И все эти шесть лет она не видела его. За такое время могло произойти что угодно.

— Если решил задобрить меня всей этой вкуснотой, наверное, ты собираешься сказать что-то ужасное.

Оправданием его ухода могло быть только что-то колоссально страшное, сравнимое с таким, например, злом, как решение муниципалитета Мельбурна закрыть все до единого кафе. Только такая катастрофа — никак не меньшая! — могла в ее глазах оправдать Блейна.

— Все эти шесть лет я непрестанно думал о тебе, размышлял, поступил ли я тогда правильно, возможен ли был другой выход. Вряд ли это, как ты говоришь, означает что-то ужасное.

— Позволь судить об этом мне.

Озорное лицо Блейна, всегда улыбчивое, стало серьезным и мрачноватым. Как это ни удивительно, Кэмрин недоставало его улыбки. Потому что всегда, с их самой первой встречи, он не был серьезен, а уж мрачноват?.. Таким Кэмрин увидела его, пожалуй, впервые. Хотя, казалось бы, Блейн не очень изменился за эти годы, во всяком случае, его мальчишеское очарование сохранилось.

Она постаралась собраться, пока не успела наделать глупостей, например сказать ему, что ей все равно, где он пропадал столько времени и зачем вернулся.

— Хорошо. Скажи мне. Объясни все. Я взрослая девочка, могу все принять.

Глаза Блейна словно затуманились, он протянул руку, как будто надеясь, что Кэмрин возьмет ее. Но она не ответила на этот жест. Она хотела, не отвлекаясь, выслушать его и закончить их вечер.

— Мне необходимо, чтобы ты поняла, почему я ушел тогда.

— Хочешь облегчить совесть?

Он убрал руку со стола. Из-за печального лица он выглядел старше своих двадцати семи.

— Речь не о том, чтобы мне стало легче.

— А о чем же?

— О нас.

Кэмрин стало трудно дышать. Удивительно, как одно слово может вызвать столько боли, оживить столько воспоминаний.

Мы.

Кэм и Блейн против всего мира. Вдвоем.

Молодые, горячие, пылкие. Весь мир перед ними. Мечты, которые станут явью. Множество мест, в которых они побывают. Жизнь, наполненная радостью и весельем. Потому что их любовь поднимает их, как на крыльях. Потому что эта любовь оказалась водоворотом, и они поженились, не успев перевести дыхания.

Что бы они ни делали тогда: неторопливо пили кофе после трудового дня, бежали наперегонки к реке, соревнуясь, кто прыгнет в воду первым, взбирались на вершину Радужной горы, чтобы поваляться вдали от всех на шелковой травке, — все было страстно, живо и ярко. Казалось, все естественно и правильно — этот человек для нее, он предопределен, назначен ей судьбой, поэтому так сильна ее любовь.

А потом, когда он ушел, она упала с этой звенящей счастьем высоты в самые глубины отчаянья и боли.

Воспоминания очень горьки. Чтобы сдержать слезы, Кэмрин сосредоточила внимание на крошке кекса на своих коленях. Одинокая крошка. Как она сама.

Чудесно. Теперь она сравнивает себя с крошками кекса…

Нет. Не слишком удачная мысль. Надо скорее уходить отсюда, пока она окончательно не расстроилась на его глазах и не стало ясно, как он дорог ей и сейчас.

Он, видимо, предчувствовал, что она поторопится уйти, поэтому заговорил:

— Те три месяца на Радужном Ручье были лучшим временем в моей жизни. А ты, встреча с тобой — самое прекрасное, что когда-либо случалось со мной.

— И поэтому ты сбежал? — резко спросила она.

— Нет, не поэтому. Мы были слишком молоды. Нам еще предстояло взрослеть и расти, и мне казалось — лучше, чтобы мы взрослели не вместе. Потому что я не знал, действительно ли ты меня любишь или используешь как способ восстать против родителей. Но в основном потому, что со мной ты отложила бы исполнение своей мечты, а я не смог бы с этим жить. Ты заслуживаешь лучшего.

— Что? — Она качала головой, с трудом вникая в смысл этих слов.

Кэмрин могла бы поклясться, что Блейн говорит, что он ушел тогда ради нее! Как будто делал ей огромное одолжение, вопреки собственным желаниям и чувствам. Какое-то нелепое, тупое оправдание…

— Ты оставил меня ради меня?!

Кэмрин казалось, что кровь в ней закипает. Она старалась сдерживать свое возмущение, но все же с силой хлопнула руками по столу. Ошибка. Блейн тут же накрыл своей ладонью ее руку, и это прикосновение было теплым, успокаивающим.

Она не убрала руку. Его рука не возбуждала в ней враждебности, того чувства, которое поселилось в душе шесть лет назад, когда он сбежал из Радужного Ручья. Она не хотела негодовать и возмущаться, упрекать и обвинять. Хотела услышать от него правдивое объяснение, полностью правдивое. Правда позволит ей чувствовать себя свободной.

— Посмотри на меня, Кэм.

Он мягко погладил ее руку, а она тронула языком нижнюю губу. Ей ни в коем случае нельзя заплакать! Нельзя, потому что если она начнет, то слез будет столько, что они смогут заполнить весь Порт-Филлип[1].

Глубоко вздохнув, она посмотрела ему в глаза, и тут же сердце ее зашлось от их подкупающей искренности.