Дэвид Лоуренс - Счастливые привидения

Больше она не вернется. Это тринадцатый раз, и теперь она ушла навсегда.

Ушла ли? Когда он стоял, задумавшись, ему показалось, будто его толкнули локтем в бок, чтобы он улыбнулся. Мэтью дернулся и сердито нахмурился. Он не хотел улыбаться! Он выставил вперед квадратный голый подбородок и обнажил большие зубы, глядя на вечно провоцировавшую его мертвую женщину. «Опять за старое!»— хотелось сказать ей, повторяя слова диккенсовского персонажа.

Он совсем не был идеалом. Но собирался жить дальше со всеми своими несовершенствами.

Неожиданно Мэтью повернулся к трем монахиням, которые казались поблекшими в свете свечей, застывшими в своих белых камилавках между ним и пустотой. Он сверкнул глазами и обнажил зубы.

— Меа culpa! Меа culpa! — брюзгливо проговорил он.

— Macchè![43] — смущенно воскликнула мать-настоятельница, разведя руки в стороны, а потом вновь сведя их вместе и спрятав в рукавах, словно парочку птиц.

Мэтью наклонил голову и огляделся, собираясь покинуть комнату. Мать-настоятельница тихонько прочла «Отче наш», звякнув четками. Молодая бледная монахиня поблекла еще больше в сумеречном свете. А вот черные глаза крепкой смуглой монахини мерцали, словно вечно улыбающиеся звезды, и он почувствовал, как смех вновь поднимается из глубины его существа.

— Послушайте! — сказал он, обращаясь к женщинам, — я ужасно расстроен. Мне лучше уйти.

Они застыли в изумлении, а он устремился к двери. И опять улыбка появилась у него на лице, тут же замеченная крепкой монахиней с черными сверкающими глазами. Втайне он думал, что хотел бы дотронуться до ее смуглых рук, сластолюбиво соединенных вместе.

Он решил упорствовать в своих несовершенствах. «Мea culpa!» — мысленно вопил Мэтью. Но при этом он чувствовал, будто кто-то толкает его в бок и говорит: «Улыбайся!»

Три женщины, оставшиеся в красивой комнате, переглянулись и всплеснули руками, которые, как шесть птиц, вылетели из рукавов, будто из гнезд, и вернулись туда обратно.

— Бедняжка! — сочувственно произнесла мать-настоятельница.

— Già![44] — сказала смуглая монахиня.

Мать-настоятельница бесшумно подошла к кровати и наклонилась над изголовьем.

— Она как будто знает, — прошептала мать-настоятельница. — Как вам кажется?

Три головы в камилавках наклонились над кроватью. И тут монахини в первый раз заметили ироничную улыбку на губах Офелии. Они не могли отвести от нее изумленных взглядов.

— Она видела его! — еле слышно произнесла, задрожав всем телом, молодая монахиня.

Мать-настоятельница аккуратно закрыла мертвое лицо расшитым покрывалом. Почти неслышно монахини произнесли молитву за упокой души, перебирая в пальцах четки. Потом мать-настоятельница поправила две свечи, а на третьей, толстой, свече зажала в сильных ласковых пальцах горящий фитиль и погасила его.

Крепкая монахиня со смуглым лицом вновь уселась на стул с требником в руках. Две другие, зашелестев юбками, двинулись к двери и в длинный белый коридор. В своих темных платьях они плыли по нему, как черные лебеди по реке, но вдруг замедлили шаг. Впереди, в другом конце коридора, маячила фигура несчастного вдовца в унылом пальто. Неожиданно мать-настоятельница как будто сорвалась с места.

Мэтью видел, как они приближаются, две женщины в развевающихся одеждах, в камилавках и теперь как будто безрукие. Молодая монахиня шла немного позади матери-настоятельницы.

— Pardon, ma mère[45], — проговорил Мэтью, как будто они встретились на улице. — Я где-то оставил шляпу…

Он безнадежно махнул рукой, и не было на свете человека более неулыбчивого, чем он.

Кто смеется последним

Землю укрывает легкий снежок. Часы на соборе бьют полночь. Зимней ночью, в виде исключения, чистые белые улицы Хэмпстеда с фонарями вместо луны и темным небом над ними кажутся красивыми.

Неясные голоса, проблески желтого света. Неожиданно открывается дверь большого темного дома в георгианском стиле, и в сад выходят три человека. Девушка в темно-синем пальто и меховой шапочке без полей держится прямо, рядом с ней сутулый мужчина с маленьким планшетом в руке, еще один, тощий мужчина с рыжей бородой и без головного убора, подходит к воротам и смотрит на дорогу, что ведет вниз по склону холма к Лондону, поворачивая то вправо, то влево.

— Глядите-ка! Мир совсем новый! — иронично восклицает бородатый мужчина.

— Нет, Лоренцо! Это всего лишь снег! — громко возражает молодой человек в пальто и котелке. У него красивый звучный голос, и говорит он протяжно, с толикой усталой насмешки. Потом он отворачивается, его лицо исчезает в темноте.

Девушка с по-птичьи поднятой головкой настороженно смотрит на мужчин.

— Что там? — спрашивает она торопливо, но спокойно.

— Лоренцо говорит, там новый мир. А я говорю, что это всего лишь снег, — отзывается с улицы молодой человек, — поэтому все такое чистое.

Она стоит не шевелясь, подняв вверх палец. На руках у нее шерстяные перчатки.

Девушка страдает глухотой и не сразу все понимает.

Наконец поняв, она коротко хохочет и бросает быстрый взгляд на мужчину в котелке, потом на бородатого, стоящего в оштукатуренных воротах, который усмехается, как сатир, и машет рукой на прощание.

— Прощай, Лоренцо! — доносится звучный усталый голос мужчины в котелке.

— Прощай! — пронзительным голосом ночной птицы произносит девушка.

Сначала захлопываются зеленые ворота, потом дверь в дом. На улице остаются двое, если не считать полицейского на углу. Дорога круто уходит вниз.

— Смотри, куда ступаешь, — неуклюже шагая, кричит сутулый мужчина в котелке, подаваясь к девушке, которая держится все так же прямо. Она медлит, желая убедиться, что правильно его поняла.

— Не думай обо мне, со мной все в порядке. Позаботься лучше о себе! — торопливо отзывается девушка.

В ту же секунду он поскальзывается на снегу, однако удерживается на ногах. Она бдительно наблюдает за ним, готовая броситься на помощь. Котелок упал в снег, освещенный фонарем на повороте. Мужчина наклоняется за котелком, и становится видна лысина, похожая на тонзуру и окруженная темными, редкими, слегка вьющимися волосами. Когда он вновь глядит на девушку, насмешливо изогнув густые черные брови над крючковатым носом и водрузив на голову свою шляпу, то очень напоминает молодого служителя сатаны. На красивом лице фавна отражаются сомнение и мука. Этакий озлобленный Фавн, распятый на Кресте.

— Ударился? — спрашивает она, как обычно, торопливо, холодно, безразлично.