Чарльз Вильямсон - Девушка из универмага

Она только недавно появилась, и никто о ней ничего не слышал; Питер сгорал от нетерпения повидать ее. Ее номер начинался в 10 часов, и Питер пообедал в клубе, намереваясь пораньше быть на своем месте в театре. Но за столом рядом с ним оказался его знакомый — начинающий журна­лист и вместе с тем страстный фотограф-любитель. Он стал показывать Питеру образцы своего искусства, называя до­вольно громко имена снятых им женщин. Среди них нахо­дилась и Винифред Чейльсмор, которую он интервьюировал. Она оказалась совершенно не похожей на Винифред Чайльд, и потому Питер отдал свой билет и просидел за обедом го­раздо дольше, чем предполагал.

Если бы он ушел всего только на пять минут раньше, он разошелся бы с Джимом Логаном и ничего не узнал о про­исшествии у него в доме. Он не узнал бы, что есть надежда, даже почти уверенность отыскать исчезнувшую нимфу в одном из универсальных магазинов Нью-Йорка.

Он был сильно взволнован, и был готов провести часть ночи в ходьбе по улицам или в парке, где это лживое живот­ное, по его словам, познакомилось с мисс Чайльд. Но отец в этот вечер был в городе, наверно, в своем клубе, и Питеру не хотелось оставлять свою мать в одиночестве. Она, прав­да, не потребовала от него обещания, — она никогда не тре­бовала обещаний, это не было в ее характере, — но Питер сказал, что вернется домой после театра, и хотя мать к этому времени уже будет в постели, она все же будет знать, что он дома.

Немного позже полуночи Питер на ципочках прошел по тихим комнатам и открыл дверь в свою «берлогу». Он ожи­дал найти комнату погруженной в темноту, но, к его удивлению, на заваленном книгами столе из красного дерева горела под зеленым абажуром лампа, а около нее на жест­ком кресле сидела его мать с своей неизменной работой. Окно рядом было широко раскрыто и ночной южный ветер ритмически колебал белые занавеси.

Приятное ощущение при возвращении в домашний уют охватило Питера вместе с ароматом желтофиолей[9], прине­сенным ветром, — столь же сильным и приятным, как и аромат фиалок. Почти бессознательно он чувствовал желание видеть свою мать, — не говорить с нею, но только видеть ее спокойное лицо, с его нежной женственностью.

Мать взглянула на него, обрадованная, но не удивлён­ная, когда фигура ее сына показалась в дверях.

— Как поживаешь, милый? — Она улыбнулась ему. — Я думала, что ты скоро придешь.

Питер бросил шляпу и пальто на комод, блестящая по­верхность которого гостеприимно приняла их. Маленькие пухлые ноги мистрисс Рольс в дешевых японских туфлях покоились на подушке, на которой было вышито изображе­ние черной болонки с яркими голубыми глазами. Это животное она создала сама еще до рождения Питера и Эны, но оно сохранило в полной свежести все краски, как будто было окончено только вчера. Никто на вилле «Морская чайка», кроме Питера, не согласился бы приютить Фидо у себя в комнате. Но он любил собаку, и теперь опустился на нее, приподняв крошечные ноги своей матери и положив их к себе на колени.

— Вам не следовало ждать меня, — заметил он, поцело­вав белоснежные волосы и красные, как яблоки, щеки ма­тери.

— Мне так хотелось, — спокойно возразила она. — Я лю­блю сидеть здесь. Да и мне надо было кончить вот это. — Она приподняла широкую полосу связанных кружев. — Я уже почти кончила. Это будет покрывало на постель Эны. Но не знаю, найдет ли она…

Мистрисс Рольс.не окончила фразы, но такова была ее давнишняя манера. Если не считать беседы с Петро, она редко пыталась договаривать до конца свои мысли. Жизнь рядом с Питером старшим отучила ее пытаться заканчи­вать то, что она начинала говорить. Поскольку он обыкно­венно прерывал ее, даже в первые годы их совместной жиз­ни, она почти бессознательно считала неизбежными такие перерывы и останавливалась, точно заведенная механиче­ская игрушка, как раз в тот момент, когда за нее должен был договорить ее быстро соображающий супруг.

Питер-младший, который никогда не прерывал ее, от­лично понимал, как, если бы она договорила до конца, что его мать хотела сказать: «Не знаю, найдет ли Эна сделан­ное дома кружевное покрывало достаточно изящным для настоящей, живой маркизы, но мне хотелось бы пригото­вить собственноручно какой-нибудь свадебный подарок моей дочери».

— О, разумеется, ей понравится. Покрывало будет ве­ликолепно, если оно хотя несколько похоже на то, какое вы сделали мне, — заверил ее Питер, когда продолжительная пауза сказала ему, что мать не собирается ничего приба­вить к сказанному. — Подумать только, Эна выходит замуж!

— Да, правда, — вздохнула мистрисс Рольс. — А, кажет­ся, совсем недавно вы оба были…

Питер мысленно докончил: «детьми». — Как бы то ни было, она счастлива, я думаю, — размышлял он вслух.

— Должно быть, — согласилась мать. — Она будет совсем настоящей маркизой… Я хотела бы быть столь же уверенной, что и ты…

— Столь же уверенной, что и я счастлив?

— Да, милый.

Питер смотрел на ноги своей матери в этих голубых японских туфлях, простота и дешевизна которых так много говорили. (При всем своем богатстве она никогда не любила носить дорогие вещи. В них она чувствовала себя неловко и точно не у себя дома). Но вдруг он вскинул глаза. Ее ру­мяное лицо было спокойно, как всегда, но в ее голосе зву­чали какие-то особые ноты. Какая-то струна отозвалась в его душе, точно она нежно, но сознательно дотронулась до нее своими пальцами.

— А вы разве не думаете, что я счастлив? — спросил он.

— Нет, не так счастлив, как был раньше, — сказала она. — Их взоры встретились, когда она подняла глаза от своей работы и стала складывать ее. Она покраснела, точно молодая девушка.

— Матушка! — произнес он тихим, взволнованным голо­сом. — Кто вам сказал?

— Зачем сказал… ведь я твоя мать… Я думала…

— Что вы думали?

— Я думала, откроешься ли ты мне когда-нибудь.

— Я хотел сделать это. Я хотел рассказать вам… рас­сказать все. Но я боялся опечалить вас. Мне хотелось бы всегда видеть вас счастливой, милая мама. И я не желал прогнать с вашего лица улыбку, которую я так люблю.

— Ведь, думы о тебе помогают мне улыбаться, Пети, — сказала мистрисс Рольс, возвращаясь к ласкательному име­ни его детства. Она стала гладить его мягкие черные воло­сы. — Если бы я не сознавала всегда, что имею тебя… и что ты любишь меня… я, наверно, никогда не могла бы улы­баться.

— Но вы, ведь, не несчастливы? — вскричал в изумлении Питер.

— Не тогда, когда ты со мною. Но…

— Договаривайте до конца, мама. Скажите мне, что вы чувствуете? Мы здесь одни среди ночи, высказывая друг другу, что у нас на сердце. Кажется, судьбе угодно было, чтобы я застал вас здесь поджидающей меня.