Дениз Робинс - Пир окончен

В мастерскую вошла Джулия Делимор, одетая, как картинка с обложки «Вог», в соболином коротеньком жакете и кокетливой меховой шапочке, сдвинутой набок. Умело накрашенная, с улыбкой на алых губах, в сером свете февральского дня она легко могла бы сойти за двадцатипятилетнюю девушку.

– Я готова, – объявила Джулия. Стефан с трудом оторвался от мыслей о Вероне и усмехнулся.

– Выглядишь как всегда на миллион, милая. Дай мне пять минут, чтобы я переоделся в костюм, и тогда я смогу отвезти тебя домой, – сказал он.

– Давай поскорей, Стефан, – сказала Джулия с таким видом, будто ей не терпелось уехать.

Как только он вышел, Джулия сунула руки в соболиную муфточку и долго стояла, пристально вглядываясь в портрет Вероны, на котором та была как живая.

Глава 2

– Может быть, в такой вечер тебе лучше посидеть дома, дорогая? – озабоченно спросила миссис Лэнг свою дочь.

Верона у себя в спальне надевала черное платье, которого ее мать раньше никогда не видела. Она купила его в Каире, это была французская модель из шерсти и тафты, с длинными рукавами, несколько напоминающая тунику. В нем Верона казалась очень худой и высокой. Матери, наблюдавшей за тем, как ее дочь одевается, было грустно. Она не узнавала свою дочь. Верона была как чужая. Казалось, она изменилась до неузнаваемости. И не то, чтобы внешне – Верона всегда была хрупкой – кроме того, за то короткое время, что она после Египта провела дома, в основном, в постели, за чтением, она стала выглядеть намного лучше. Даже каштановые волосы возвратили утраченный блеск. Но как сильно она отличалась от той юной девушки, покинувшей Англию почти три года тому назад! Только вчера родители Вероны говорили о том, что редко теперь слышат ее смех, видят улыбку. Она казалась постоянно чем-то подавленной. Слишком тихая, слишком грустная для своего возраста. Правда, сейчас она замужняя женщина и, естественно, должна была повзрослеть, особенно после злополучного выкидыша и многочисленных болезней «в этом мерзком Египте», как выражалась миссис Лэнг. Но даже семейный врач, который тщательно обследовал Верону, не видел причин для такого подавленного состояния. Верона, по его мнению, могла бы уже и поправиться и повеселеть, ведь произошла полная смена обстановки и климата.

Миссис Лэнг оставалось только грустно догадываться, что замужество дочери оказалось не столь удачным, как на это надеялись. Раз или два она предприняла робкие попытки вытянуть из Вероны, в чем причина ее грусти, но безуспешно. Верона рассказывала о своей жизни незначащими, ни к чему не обязывающими словами. Форбс, повторяла она, «такой милый». Она регулярно получала от него письма и так же регулярно отвечала ему. Через десять дней он должен был приехать домой. Накануне вечером Верона получила телеграмму, в которой извещалось о том, что Форбс на военном корабле отплыл из Порт-Саида и в конце недели будет в Ливерпуле. Он планировал сразу взять отпуск и уехать с Вероной в Швейцарию, в горы. Верона должна прыгать от радости, думала миссис Лэнг. Но после этой телеграммы дочь загрустила еще больше, еще больше ушла в себя. Мать видела, что она часами лежит у себя в спальне, ничего не делая, как бы погруженная в какие-то мысли. Часто приходили письма от одного человека с Ближнего Востока (авиаконверты, как выяснила миссис Лэнг, были подписаны неким полковником Колдером). У нее возникли смутные подозрения: не завела ли Верона в Фэйде роман с этим человеком. Но эту неприятную мысль она быстро отогнала от себя. Ее дочь «не из таких», а полковник Колдер – это просто друг, пожилой человек, один из врачей, который выхаживал Верону.

Нет, на душевное состояние Вероны, по-видимому, повлияла ее болезнь, потеря ребенка и последний приступ дизентерии.

С тех пор, как она приехала в Лондон, она ни с кем не виделась. Только один раз она сделала над собой усилие и съездила в Кемберли навестить свекровь. Вернувшись, она скупо рассказывала, что мать Форбса стала слаба здоровьем, но все еще держится и живет в ожидании сына. Она очень взволнована его повышением по службе. Уже было точно известно, что в апреле Форбса переводят в Германию на работу в штаб с временным присвоением звания подполковника. «Для миссис Джеффертон это предел мечтаний, – сказала Верона матери. – Джеффертоны всегда жили армией, в ней заключались все их интересы». Верона произнесла это таким тоном, что у миссис Лэнг уже не осталось сомнений в том, что жизнь Вероны на армии не кончалась. Когда однажды вечером отец напрямик спросил, что она думает об армейской жизни, Верона ответила:

– Это идеальная жизнь для тех, кого в ней воспитали, и кому нравится дисциплина – тесное общение с сослуживцами, полное отсутствие художественных увлечений, постоянные передвижения с места на место. Я лично нахожу такую жизнь убийственной.

Супруги Лэнг обменялись взглядами и промолчали. Но оставшись ночью наедине с мужем, миссис Лэнг отважилась высказать мнение, что бедняжка Верона, судя по всему, не слишком-то счастлива в браке.

Мистер Лэнг отверг эту мысль. Он сказал, что дело всего лишь в состоянии здоровья дочери и что она станет совсем другой, как только немного окрепнет и сможет родить ребенка.

Миссис Лэнг сомневалась в этом. В первый и единственный раз, когда она заговорила с Вероной о детях, ее дочь вдруг как-то странно побледнела и сказала:

– У меня больше никогда не будет детей. Это единственное, что я не могу дать Форбсу. Я это точно знаю…

Миссис Лэнг на это ничего не сказала и дала себе слово больше не изводить себя, а наслаждаться неожиданным возвращением своего единственного сокровища. Ее собственное здоровье в последние несколько месяцев сильно пошатнулось. Миссис Лэнг донимал диабет, и она прибавила в весе, что было ей противопоказано. Нанять прислугу за разумную плату было совершенно невозможно. На нее навалилось много тяжелой домашней работы и готовки, особенно, когда Верона была не в состоянии помочь ей. Однако с возвращением Вероны финансовое положение миссис Лэнг несколько улучшилось. Форбс щедро снабжал Верону деньгами, и она настояла на том, чтобы самой оплачивать все свои расходы. Сейчас Лэнги нашли кухарку-норвежку, работу которой оплачивала Верона. Когда ее мать возразила, зачем, мол, им кухарка, если скоро приедет Форбс и заберет Верону в отпуск, а потом они уедут за границу, Верона ответила так, что снова вызвала у матери тревогу:

– Я могу и не поехать. Сейчас никто не знает, что может случиться. Давай наймем эту девушку-норвежку. Ты слишком много работаешь, мама, так нельзя.

Душечка Верона! Миссис Лэнг смотрела на нее любящими, преданными глазами; какая удивительно милая и возвышенно загадочная у нее дочь, которую она никогда не могла понять по-настоящему. Три года замужества и болезнь, по мнению миссис Лэнг, превратили ее в ангела. В ней совсем не осталось и следов эгоизма и равнодушия, которым она отличалась, когда изучала живопись. Сейчас все было наоборот, она постоянно заботилась о своих старых родителях.