Кэтти Уильямс - С Новым годом, с новым счастьем!
– Врач сказал, что ты можешь уехать и сейчас, если за тобой найдется кому постоянно ухаживать.
– Не смей трогать мою одежду!
Он закончил паковаться, после чего повернулся к ней и очень спокойно произнес:
– Мне сказали, что ты счастливо отделалась. Чуть сильнее удар – и тебя бы уже не было.
– Вот была бы потеря для всего человечества!
В два шага он оказался рядом с ней, обхватил пальцами ее запястье и сказал со злостью:
– Ах ты, дура, эгоистка, упрямая ослица, стерва! – Он скрипнул зубами. – Мне следовало бы просто уйти отсюда. Лежи и разыгрывай из себя страдалицу!
– Ну, и что же ты? Давай! – Она уставилась на него горящими глазами, и в комнате надолго повисло молчание.
Наконец он хрипло бросил, поворачиваясь к ней спиной:
– Не могу, черт возьми. – Голос прозвучал натужно, а шея багрово потемнела.
– И что это должно означать?
Она знала, что бы ей хотелось услышать в ответ, но времена фантазий прошли. Реальность взяла верх, и в ней не было места притворству, будто между ними осталось хоть что-то, хоть малейший обрывок любви шестилетней давности.
– Заткнись, – ответил он, разозлив ее еще больше.
– Не смей мне говорить, чтобы я заткнулась! – рявкнула, она.
– Почему? Что ты тогда сделаешь? Вскочишь с кровати и пустишь в ход кулаки? Не выйдет, леди, с твоими-то сломанными ребрами и растяжением связок в лодыжке!
– Лодыжка почти прошла, – прорычала Кэтрин. – И не трудись хватать сумку, потому что я не собираюсь уходить отсюда с тобой.
Он и бровью не повел. Направился к двери, исчез за нею – и объявился пару минут спустя уже с врачом, что само по себе граничило с чудом, поскольку, как кисло подумала Кэтринг, врачей никогда нет поблизости, если они тебе необходимы. Обычно они совершают обход своих подопечных со скоростью хорошего марафонца и оставляют за собой внушительный хвост оставшихся без ответа вопросов, потому что не так-то просто собраться с мыслями, если тебе нужно буквально на лету всадить в этого специалиста обойму вопросов.
– А, мисс Льюис, – бодро проговорил доктор, – вот, мистер Дюваль хочет забрать вас домой.
– Да что вы?
– Вам нет нужды здесь оставаться. Перевязки сделаны, и вы, похоже, скоро пойдете на поправку. Каждые два-три дня вас будет осматривать ваш местный врач. Я с ним свяжусь. Могу выписать вам обезболивающее, если вы считаете, что не обойдетесь без таблеток, но, на мой взгляд, дома пациенту и стены помогают. – Он заговорщически улыбнулся Доминику, чем еще сильнее вывел ее из себя. – Однако никаких там стирок и уборок, – добавил он, и Доминик рассмеялся, сверкнув в ее сторону зеленью глаз.
– С этой задачей мы справимся, доктор.
– Отлично, отлично.
Кэтрин открыла было рот для возражений, но, прежде чем голосовые связки ей повиновались, доктор Сойерс уже испарился – и ей осталось только с неприязнью уставиться на Доминика.
– Вот, погляди, что ты наделал. У меня дома нет круглосуточной сиделки, чтобы обо мне заботиться.
– Ты что, решила, что я собираюсь оставить тебя, со сломанным запястьем и ребрами, на пороге твоего дома? Не иначе как шок от аварии еще не прошел.
Он отступил в сторону, чтобы пропустить медсестру с креслом на колесиках и непременной улыбкой, которая, похоже, входила в контракт.
– Я решительно отказываюсь покинуть палату, – ровным тоном провозгласила Кэтрин, чем повергла медсестру в крайнее смятение.
Она затопталась в нерешительности, взглянула в поисках поддержки на Доминика и явно вздохнула с облегчением, когда тот авторитетно заявил:
– Оставьте ее мне, сестричка.
– Оставить меня тебе? – Кэтрин развернулась к нему, как только за сестрой закрылась дверь. – Оставить меня тебе? Уж лучше оставить меня в яме с гадюками. В нашу последнюю встречу ты сообщил мне, что не желаешь меня больше видеть. А теперь возникаешь здесь и отдаешь приказы… и ожидаешь… ожидаешь, что я вот так возьму и соглашусь? – Ей пришлось остановиться, потому что она почувствовала, как захлебывается от злости, и поняла, что дальше уже пойдут нечленораздельные выкрики. А она еще даже не добралась до Гейл… как – бишь ее фамилия!
– Да. – Объяснений этому не последовало. Он молча приподнял ее с кровати и усадил в кресло, с сомнением обозрел ее серый кардиган, спортивные брюки и спросил: – Не замерзнешь?
– Доминик! – сказала Кэтрин. – Зачем ты это делаешь? – Ей хотелось, чтобы произошло чудо и она смогла бы устроить кросс в больничном коридоре и сбежать от него на край света. – Ты чувствуешь себя виноватым? Потому что мы расстались в ссоре и потом я оказалась прикованной к постели? В этом все дело?
– Не будь дурой, – сквозь зубы буркнул он и положил ей на ноги пальто.
– Прекрати называть меня дурой!
– Прекрати спорить со мной. Тебе не выиграть. Я пришел сюда, чтобы забрать тебя домой, и меня ничто не остановит.
Она почувствовала, как в ней шевельнулось странное волнение при звуках его хмурого, раздраженно-хозяйского тона, и постаралась мгновенно избавиться от этих предательских эмоций. На какой-то миг в ней вспыхнула дикая надежда, а надежду она больше не намерена была впускать в свою жизнь. Надежда заставляла забыть массу неизбежных вопросов; она заставляла забыть его истинные чувства – ненависть, разочарование, и надежда заставляла забыть появление в его жизни другой женщины, с которой он встречался, занимался сексом и которую – кто знает? – возможно, даже любил.
Поэтому Кэтрин сохраняла гробовое молчание, пока он улаживал все формальности с выпиской и позже, в машине, ожидавшей их у входа, с шофером за рулем. Ей только пришлось еще раз справиться со смущением, когда они подъехали к дому Доминика и ее внесли туда на руках, несмотря на все ее утверждения, что она в состоянии идти самостоятельно.
– Ты межешь кого угодно довести до бешенства, – сказал он и, опустив ее на диван, сел рядом Так близко, что у Кэтрин сбилось дыхание.
– Я не могу оставаться здесь.
– Ты не можешь оставаться нигде, кроме этого дома, – сказал он. – Я обнаружил, что твое отсутствие плохо влияет на состояние моего здоровья.
Надежда снова подняла голову, и снова Кэтрин загнала ее внутрь, но на этот раз ей пришлось труднее. Его взгляд говорил ей все, о чем молчал язык и во что она до отчаяния боялась поверить.
– Я был болваном, – сказал он. – Я был болваном, когда позволил тебе уйти шесть лет назад; я был болваном, когда не попытался отыскать и вернуть тебя.
Вряд ли она смогла бы сейчас что-нибудь сказать, даже если бы хотела, но она и не хотела.
– Когда ты отказала мне, для меня как будто рухнул весь мир. Ни с одной женщиной я не позволял себе такой близости, как с тобой, и когда ты сказала, что это все игра, что у тебя есть другой, я едва не убил тебя. После нашего разрыва я вернулся во Францию и сделал самое худшее, что только можно было придумать. Завязал роман с другой женщиной. То, что последовало, было сплошной чередой неприятностей. – Он прижал большие пальцы к закрытым векам и вздохнул. – Брак стал фарсом с самого начала, и с его окончанием меня уже до такой степени тошнило от женщин, что приходилось только гадать, почему я не могу избавиться от мыслей о тебе. Ты преследовала меня как наваждение.
