Беатрис Клейтон - Бесцеремонный незнакомец
— Вот как? — Черные брови в наигранном удивлении взлетели вверх. — Тогда я, должно быть, сплю. Потому что мог бы поклясться, что вернулся в Бостон, после того как благополучно довез свою семью до Мехико. Рад сообщить, что ваш «супруг» водворен для дальнейшего выздоровления в дом матери, где его, без сомнения, будут продолжать портить неустанным женским вниманием.
— В ваших словах звучит горечь.
Ее руки тянулись к Фламингу, стремясь обнять, рот жаждал его поцелуев, но на этот раз обычно выразительное лицо Доры не выдало ее чувств.
— Скорее зависть, — поправил он. Голубые глаза Хуана смотрели на нее, словно хотели проникнуть за невидимую стену, которой окружила себя Дора, инстинктивно спасаясь за ней от неожиданных пассажей со стороны мексиканца. — Ты собираешься впустить меня или я должен предъявить официальное приглашение?
— Вы хотите сказать, что Барни и Сесиль ждут вас? — Голова у Доры шла кругом…
— Что-то там у них не сложилось с подходящей парой для тебя, и у Сесиль возникли сложности с тем, как рассаживать гостей. — Он переступил порог, и Дора машинально сделала шаг назад. — Но мне кажется, для торжественного приема я неподходяще одет, — весело продолжил Хуан, — поэтому будет лучше, если мы с тобой поедем куда-нибудь в другое место и тем самым разрешим проблему хозяйки.
— И куда же вы предлагаете поехать? — слабым голосом спросила Дора, чувствуя странную сухость во рту. На ее шее бешено запульсировала голубая жилка. Если это был сон, то она не хотела просыпаться.
— У меня еще не кончился срок аренды коттеджа, — сказал Фламинг голосом более глубоким, чем она помнила. — Я подумал, что мы могли бы отправиться туда. Тем более что там остались кое-какие твои вещи.
Ночная рубашка, белье, духи… Дора почувствовала, что краснеет.
— Они никогда не были моими. Вы покупали их для жены Марио!
— Я покупал их для Доры Фламинг, — мягко поправил он, закрывая дверь и привлекая девушку к себе. Казалось, Хуан наслаждался ошеломлением, отразившимся на ее лице.
— Но ведь это не я. Я имею в виду…
— Это вполне возможно. Во всяком случае, я хочу, чтобы так было. — Его руки сильнее сжали ее хрупкие плечи, и Дора сквозь тонкий муслин ощутила тепло мужских пальцев. Голос Фламинга стал хриплым. — Ты ведь знаешь, что я испытываю к тебе? С первого взгляда я был покорен твоей красотой и разрывался между двумя чувствами — желанием и стыдом, потому что какое-то время думал, что ты принадлежишь Марио. Я люблю тебя, Дора. Люблю потому, что ты прекрасная, желанная, искренняя и умеешь сострадать. Я люблю тебя за благородство, с которым ты пожертвовала двумя годами молодости, чтобы ухаживать за потерявшей рассудок старой леди, и за то, что ты потянулась к детям, когда надо было восстановить душевное равновесие. Люблю за то, что тебе неведомо коварство, и за то, что твое податливое тело так сладко льнет ко мне, не боясь, что я перейду границы дозволенного…
— Хуан… — Девушка каждой частичкой своего существа ощущала тепло крепких объятий, слышала, что ей говорят, и не могла поверить своим ушам. — Но ты не захотел меня! — возразила она. — Тогда, в Провиденсе, ты должен был понять, что я пошла бы с тобой в гостиницу… я ведь прямо сказала тебе об этом! — Девушка вспыхнула при воспоминании о том, как она бесстыдно вешалась ему на шею и какой одинокой почувствовала себя, когда Хуан отверг ее предложение, настояв на немедленном возвращении в дом Барни.
— Конечно же, я хотел тебя, любимая, — усмехнулся он. — Только мужчина мог бы сообразить, чего мне стоило отказаться от ночи любви с тобой. Но лишь латиноамериканец поймет, что я поступил так, потому что люблю тебя не меньше, чем хочу. Я не мог поступить иначе, — вздохнул он. — Мы бережем целомудрие наших женщин…
— Но я не твоя женщина, — лукаво улыбнулась Дора. Ее глаза сияли любовью, которую больше не надо было скрывать. — И ты не совсем латиноамериканец, разве не так?
— Я совсем не в настроении спорить, — отшутился Хуан. — В первое из твоих возражений я намерен внести поправку, а со вторым вполне согласен и не только ничуть о том не жалею, но собираюсь увеличить долю американской крови в моих детях.
— Дети? — Дора прижалась щекой к его плечу. Перед ее внутренним взором мелькнуло видение: она беременна от Хуана…
— В свое время, — подтвердил он. — Но не раньше, чем я познакомлю тебя с моей прекрасной страной и ты станешь считать ее своим родным домом. Хотя, конечно, Америка всегда будет для нас домом номер два.
Смех Доры звучал радостно, но немного нервно.
— Кажется, ты ничуть не сомневаешься, что я соглашусь выйти за тебя.
— Нет, красавица, — промурлыкал он, и на сей раз слово «красавица» наполнилось нежным очарованием, которого раньше в нем не было. — Как девушка честная, ты должна признать, что с первой встречи между нами существует постоянное и опасное влечение, а как девушка добрая и сострадательная, ты поймешь и простишь все мои неблаговидные поступки, которые я совершил по отношению к тебе и за которые намерен расплачиваться до конца моих дней, — конечно, если ты разрешишь мне сделать это.
Если она разрешит! У Доры от счастья кружилась голова; она даже прощала Хуану самонадеянность, с которой было сделано это предложение. Если бы он не был так уверен в себе, если бы его стремление восстановить честь брата не было таким сильным, она не смогла бы страстно любить Фламинга.
— Но если тебе нужны какие-нибудь доказательства серьезности моего намерения, — нежно продолжил Хуан, — то вот, смотри. Это тебе…
Он вытащил из кармана маленькую коробочку, открыл ее и показал ошеломленной девушке кольцо такой красоты, что у нее перехватило дыхание.
— Эти три изумруда — колумбийские, — пояснил он, — лучшие по глубине цвета, чистоте и огранке. А золото — мексиканское, самой высокой пробы. Но если оно тебе не нравится…
— Оно прекрасно, — дрожащим голосом проговорила Дора и, протянув левую руку, разрешила надеть кольцо на палец.
— Значит, ты говоришь мне «да»? — взволнованно спросил Хуан.
— Неужели ты сомневаешься в этом? — Она набрала в легкие побольше воздуха, поняв, что настала ее очередь открывать сердце. — Я люблю тебя, Хуан. Люблю твою страстность и твою гордость, твою преданность и настойчивость. Когда я читала твою открытку, где ты писал, что возвращаешься в Мехико, то думала, что у меня разорвется сердце…
Лицо Хуана стало серьезным.
— Я должен был ехать, дорогая. И не только потому, что был обязан благополучно довезти до дому семью после столь необычных событий, но и чтобы дать тебе оправиться от тяжелых переживаний. У тебя было множество поводов ненавидеть меня, и мне оставалось лишь надеяться и молиться, чтобы твое сердце оказалось способно понять и простить меня, вспомнить то хорошее, что мы пережили вместе, и забыть плохое.
