Джорджина Форсби - Только этот мужчина

Анна подарила ей часы и новое платье, что должно было означать начало взрослой жизни. И вдруг неожиданно для себя самой Палома влюбилась в Джона. И оказалась беззащитной и одинокой перед нахлынувшими чувствами. Эмоции одиннадцатилетней давности внезапно охватили Палому с новой силой, и она не смогла устоять… Ее губы, уступая, раскрылись навстречу его губам, как бутон навстречу утреннему солнцу. Каждая клеточка податливого тела пульсировала в такт биению сердца — это был ритм желания. Она ощутила, как тепло разливается внутри нее.

Джон коснулся губами ее лица, но поцелуй внезапно изменился, потому что возникшее желание стало откровенно чувственным, как и объятия, которые тесно соединили их. Палома утонула в бурных волнах ощущений, сокрушающих разум и здравый смысл.

Но в следующее мгновение Джон оттолкнул ее и с презрением процедил сквозь зубы:

— Катись отсюда, ты, взбалмошная и лживая потаскушку. И чтобы ноги твоей больше здесь не было.

Палома не отрываясь смотрела на него из-под полуопущенных ресниц, опьяненная его близостью, вкусом его губ, который еще хранили ее нежные полуоткрытые уста. Когда она осознала, что произошло, то готова была закричать от захлестнувшего ее негодования. Она попалась в самую древнюю в мире ловушку и проклинала себя за это. Но за праведным протестом в самом дальнем уголке души притаился маленький, но хищный зверек — удовлетворение.

— Тебе не удастся избавиться от меня так просто, — хрипло произнесла она. — Нравится тебе это или нет, Джон, но ты не справишься со мной с помощью денег и власти. Я задумала повидать детей и, как бы строго ты за ними ни следил, сделаю то, что хочу.

Палома пристально смотрела на дрожащие руки Джона, пока он пытался овладеть собой. Ужас сковал ее, потому что она вдруг поняла, что он хотел сделать.

— На твоем месте я бы поостерегся, — сказал Джон, поймав испуганный взгляд женщины. — Убирайся вон, и побыстрее, пока я не сделал чего-нибудь, о чем ты можешь пожалеть.

— Я остановилась в отеле в Тунеатуа.

Палома вышла на солнце. В висках гулко стучала кровь, каждый удар отдавался болью. Она хотела стиснуть голову, но, подняв уже руки, только медленно откинула назад волосы. Она все еще не могла позволить себе расслабиться, ведь Джон мог видеть ее из окна. Она вдруг поняла, почему он поцеловал ее: это была нелепая месть за то, что она жива, а Анны уже нет на свете. Не в его силах было свести счеты с судьбой, он не мог излить тоску, как это делают волки, воя на луну. И он поступил так, как поступают все мужчины от сотворения мира: в приступе злобы, перемешавшейся с похотью, он, пользуясь силой, оскорбил женщину. Палома почувствовала, как все задрожало у нее внутри. Однако худшее по крайней мере осталось позади. Она встретилась с Джоном. Теперь ей нужно было только найти детей.

Вернувшись в гостиницу, Палома погрузилась в размышления. Внезапно она метнулась к сумочке, вытряхнула ее содержимое на стол и нашла среди мелочей то, что искала: единственную фотографию близняшек — цветной снимок, который сделала акушерка в родильном доме.

Совсем юная девушка, неподвижно глядя в объектив, застыла перед камерой с двумя малютками на руках. Это были две девочки, одна старше другой всего на тридцать минут, но даже и тогда было заметно, что они разные. Палома дала им имена: Виктория и Кристина.

Новорожденные крошки спали, когда их мать на цыпочках прокралась в детскую и вынесла, чтобы сфотографировать. Глаза Паломы на снимке слишком блестели — она изо всех сил боролась со слезами. На следующий день она покинула родильный дом, а вскоре одна семейная пара, удочерившая малышек, забрала их к себе.

Как бы она тогда отнеслась к этому, если бы знала, что семейной парой были Анна, которую она любила до самозабвения, и Джон, который похитил ее сердце.

Но она этого не знала. И хорошо, что не знала. Это было бы слишком. Паломе, самой еще почти девочке, было бы не под силу справиться со всем этим.

Фотография слегка поблекла, но в памяти Паломы все было свежо и ярко — ее малютки, смешанный запах молока и детской присыпки, исходивший от них. Она разбередила старую рану, которая терзала ее много лет. Она ничего, ничего не забыла.

Отгоняя мысли о предательском поцелуе — злобном проявлении ненависти Джона, которую он не сдержал, она набрала номер телефона частного детектива.

Ник даже присвистнул, когда узнал о встрече Джона и Паломы.

— Я же предупреждал, не надо было ему сообщать заранее. Людям, чьим детям что-то угрожает, даже если опасность преувеличена, доверять нельзя. У вас есть какие-нибудь мысли по поводу нашего дела?

— Да. Вы можете продиктовать мне имя и адрес адвоката, помните, того, которого вы мне рекомендовали? Специалиста по вопросам семьи и брака?

— Да.

Ник не стал повторять прежних предостережении, но его клиентка разгадала их в коротком ответе.

Записав нужные сведения, Палома попрощалась и повесила трубку. Она рассеянно огляделась вокруг. Номер, в котором она жила, был маленький, почти убогий, со скромной обстановкой. Внезапно она поняла, как устала от неравного поединка с Джоном.

Придя в себя через некоторое время, Палома вышла из номера. По дороге она зашла в цветочный магазин, где продавщица подобрала для нее букет, и отправилась на кладбище.

Это кладбище служило городу верой и правдой уже более ста лет. Женщина шла по лужайке со скошенной травой, собранной в кучи под огромными старыми деревьями.

Надгробный камень на могиле Анны был строгим и простым. Палома с глазами, полными слез, прочитала, что под ним лежит горячо любимая жена Джона, тридцати семи лет. Наклонившись, она положила на могилу свой букет, смешавшийся с уже лежавшими там цветами. Смерть так бескомпромиссна и несправедлива, когда уносит молодых и любимых.

Внезапно почувствовав чей-то взгляд, Палома обернулась и только тут увидела сквозь слезы высокую фигуру мужчины, сделавшего Анну счастливой. Дьявол! Угораздило же его явиться сюда именно сейчас!

С гордо поднятой головой она подождала его около могилы. Он увидел следы переживаний на лице Паломы, но ей не было стыдно. Лицо Джона избороздили резкие морщины горя.

— Какого черта ты здесь делаешь?

— Я принесла цветы, — просто ответила она. Он прикрыл глаза, как будто Палома не могла ранить его сильнее. С ноткой горечи в голосе она закончила: — Я любила ее, Джон.

— Да, я знаю, — с тяжелым вздохом произнес он, глядя на свежий букетик цветов: синие васильки и алые брызги гвоздик среди белой пены гипсофилы.

— Она была так добра ко мне, — тихо продолжила Палома.

Джон отвернулся, но она успела заметить вспышку неприкрытого отчаяния в его светлых глазах. Охваченная состраданием, она дотронулась до руки стоящего рядом мужчины. Рукава его рубашки были закатаны, и тонкие пальцы Паломы казались особенно хрупкими на фоне его внушительного предплечья. Тепло его кожи словно обожгло Палому. Что-то шевельнулось внутри. Этот человек имел необычайную власть над ней. Отдернув руку, она инстинктивно поднесла ее к губам и поспешно возобновила разговор: